ДЕНЁК БЫЛ ЖАРКИЙ, и Белка мечтала только об одном: поплавать. Она отправилась в бассейн на краю леса, который устроили Бобр и Крыса, а заведовала там всем Змея.
Белка натянула купальник и уже была готова радостно плюхнуться в воду, как тут к ней подползла Змея.
— Ну-ка дай сперва ноги проверю! — прошипела она. — Ага! Вон какие грязнущие.
— А они у меня всегда такие, — возразила Белка, хотя и знала, что спорить со Змеей было бессмысленно.
— А шапочка нахвостная где у тебя? — наседала Змея.
— Шапочка?..
— Неряха, вот так прямо с непокрытым хвостом и лезешь! — расшипелась Змея.
— Да, но…
— Он же у тебя весь в репьях. Вот, смотри. Ха-ха, — и кончиком своего хвоста она взъерошила Белкин.
— Я плавать хочу! — рявкнула Белка. — Сейчас! Немедленно!
Однако неумолимая Змея в ответ лишь высунула язык. Так что некоторое время спустя Белка вновь появилась на бортике бассейна — с чистыми ногами и в лиловой нахвостной шапочке. Тем временем сделалось еще жарче, и она не долго думая, кинулась в воду.
«Ах, как хорошо», — подумала она, подняв голову, чтобы набрать воздуху, и тут послышалось шипение Змеи:
— Время! Все из воды!
Слон, подрабатывавший в бассейне насосом, тут же скачал всю воду, так что Белка внезапно очутилась на сухом дне. Из глаз ее брызнули слезы.
— Хочешь поплакать — найди печальный повод, — сказала Змея.
— Нет повода печальнее на свете, — всхлипнула Белка.
— Это как?
— Поплавать не дают. В такую-то жарищу! Даже вон Жук потом обливается.
— Нет. Печальное — это когда ты постоянно не в настроении, — как я, например, — сказала Змея.
— И то верно, — согласилась Белка. Она пригляделась к Змее, и ей привиделось, что в одном из ядовитых змеиных глаз сверкнула слеза. А впрочем, возможно, что это были Белкины слезы.
— Ах… — сказала Змея. — Право, оставь… Или ступай себе! Время истекло! Чего расселась! Иди, иди!
Да Белка и сама уже не чаяла поскорее убраться восвояси и забиться в какой-нибудь уголок.
Вечером все еще стояла жара. Белка и Муравей лежали рядышком, молча уставившись в звездное небо. Они видели Большую Медведицу и Ориона, которые, казалось, брели куда-то. Но куда?
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ЕЖИКУ ОЧЕНЬ ХОТЕЛОСЬ ХОТЬ РАЗОЧЕК ПОВИСЕТЬ НА НЕБЕ. КАК солнышко. Но не так высоко. Он считал, что это чересчур высоко. Ему было бы достаточно повисеть немного выше бука. Но над какой-нибудь полянкой в лесу. Ему хотелось висеть на небе, не шевелясь, и посматривать оттуда вниз.
Муравей как-то рассказал ему, что если сильно чего-то захотеть и быть очень терпеливым, то все обязательно получится. Поэтому ежик хорошенько задумался, собрал все свое терпение и принялся ждать.
И однажды у него получилось.
Это было в конце лета. Листья уже стали разноцветными, и во всем лесу сладко пахло смолой и сосновыми иголками. Оса носилась как сумасшедшая вокруг розового куста, а крот докопался до обратной стороны земли и стукнулся об нее лбом. Белка отправилась к муравью, чтобы вместе с ним попутешествовать или просто посидеть дома. И вдруг она увидела ежика.
— Ежик! — закричала она от удивления.
— Привет, белка! — сказал ежик.
— Ты что там делаешь?
— Я здесь вишу.
— Висишь? Но так не бывает!
— Не бывает, — сказал ежик. — И все-таки я вишу.
— На ниточке? — спросила белка.
— Нет. Просто так.
— Может, ты сидишь на чем-то невидимом?
— Нет. Я вишу. — Он немного помолчал и добавил: — Я очень долго к этому готовился, я много думал.
В лесу было тихо, только где-то далеко каркала ворона, а по небу между двумя облаками пролетал дикий гусь.
— И удобно тебе там висеть? — спросила белка.
— Ну… удобно… ах… — сказал ежик. — Да разве это так важно. Об этом я и не думал.
Висел он довольно криво и иногда испуганно посматривал вниз.
Белка присела на камень чуть в сторонке от него.
— Это было мое заветное желание, — тихонько сказал ежик.
Белка кивнула.
Так они просидели и провисели довольно долго.
Уже под вечер ежик свалился вниз. Он сильно ударился и погнул штук двадцать иголок. Но, вроде, больно ему не было.
— Как же я здорово повисел, — сказал он. — Я висел на небе совсем как солнышко, правда, белка?
— Правда, — ответила белка.
— А я не светился? — спросил ежик.
— Немножко.
— Мне кажется, — сказал ежик, — что издалека мои иголки похожи на лучики.
— Точно, — согласилась белка.
— А может быть, солнечные лучи — на самом деле иголки, если посмотреть поближе?
— Вполне возможно, — сказала белка.
— Я чем-то похож на солнце, — сказал ежик. Но это он сказал скорее сам себе, а не белке. Белка помогла ему распрямить иголки.
— Теперь я буду думать о том, как научиться ходить бесшумно, — сказал ежик.
— А то я всегда так топаю. И он потопал прочь, громко шурша листьями.
— Слышала? — крикнул он. — Вот от этого я хочу избавиться.
Белка помахала ему и пошла в другую сторону. Она думала о том, каково это — думать. «Почему у меня никогда не получается долго думать? — думала она. — Что я за зверь такой?»
Тут она споткнулась, почесала в затылке и задумчиво пошла дальше.
Тоон Теллеген. «Не все умеют падать»
ПРОГУЛИВАЯСЬ ПО ЛЕСУ, Белка заслышала кваканье Лягушки в пруду и захотела, было перекинуться с ней словечком, но Лягушки не было видно. Не отрывая взгляда от воды и тростников, чтобы не упустить ее появления, Белка попятилась назад.
— Ай, — вскрикнул Кузнечик. — Ты мне на фалду наступила.
— Кузнечик! — удивилась Белка. — А я думала, ты далече…
— А я и был далече, — сказал Кузнечик, выныривая из-под мокрого листа. — Да мне там не понравилось. В особенности, что касается поесть, знаешь ли…
— Ах вот оно что, — сказала Белка, — какая жалость.
Кузнечик не пожелал развивать эту тему и снова нырнул под куст. Белка вскарабкалась на липу и укрылась в ее листве.
Олень, жевавший липовую ветку, заметил, как она забиралась на дерево, и окликнул:
— Э, погоди, слышь!
— Чего? — крикнула Белка.
Олень полез на дерево вслед за ней. Когда он был уже на полпути, Белка заметила:
— А я думала, ты лазать не умеешь.
— И впрямь, — согласился Олень. Он глянул вниз через плечо, выпустил ветку и свалился в куст.
— Вот как, — донесся из куста голос Кузнечика. — Ты уже назад?
Он как раз подыскал себе там славное местечко, чтобы предаться там печальным размышлениям о своем неудавшемся путешествии. Теперь он решил забраться повыше, чтобы на будущее полностью застраховаться от всяческих неприятных сюрпризов.
Наступил вечер, и откуда-то издалека на лес надвинулась большая гроза. Первая молния вонзилась в землю прямо перед носом Кузнечика и осталась торчать там, подрагивая, а первые удары грома нерешительно бродили и перекатывались над верхушками деревьев.
Кузнечик не был любителем сильных ощущений, а потому он вновь забился под листок. Поднялся ветер и сдул листок прочь. Теперь Кузнечик уж и не знал, куда ему податься, чтобы предаться печальным размышлениям. «В конце концов, не так уж я много прошу от жизни», — подумал он, уткнул голову в свой зеленый фрак и тяжело вздохнул.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ДВЕ СТАРУШКИ так крепко любили друг друга, что сделались несчастны. Кому это нужно, так они считали.
Любовь… — думали они пренебрежительно. Вот ведь чепуха-то!
Но поделать с собой ничего не могли. Они любили друг друга, при встрече не могли унять сердцебиения и по ночам сжимали друг друга в объятиях со страстью и горечью.
И тогда одна говорила: «Ах, как же я всё-таки тебя люблю!» А другая отвечала: «И так далее и тому подобное».
Они пили ром и херес, с каждым днём больше и больше. Всё оставалось по-прежнему.
Они ели сапожный крем. Где-то они об этом читали. Чёрный сапожный крем, чайными ложками.
Они рассматривали друг друга под действием сапожного крема и замечали, что превратились в нечто бесформенное, распухшее, пучеглазое. У них выпадали зубы, они сипели и хрипели.
Ничего не помогало.
У них случались припадки.
Но они продолжали любить, и выкрикивали это друг другу с пеной и кровью у рта.
Когда действие сапожного крема кончалось, они сидели каждая в своём углу за ширмой, ненавидя любовь и того, кто её выдумал, кто бы он ни был.
— Нельзя старикам любить! — кричали они друг другу.
— Нельзя!
Сердца их колотились.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
ОДНАЖДЫ БЕЛКА И МУРАВЕЙ отправились в дальнее путешествие на север.
Они переплыли море и довольно скоро очутились среди айсбергов. Там было до того холодно, что у них свело челюсти, и они даже не могли признаться друг другу в том, что лучше им, честно говоря, было бы вернуться домой, так что они отправились дальше. В конце концов грести сделалось невозможно, и они улеглись на дрейфующей льдине и
долго-долго плыли на ней к югу. Становилось теплее и теплее, льдина начала таять и в конце концов они вплавь добрались до берега, откуда было рукой подать до леса..
Погода была такая славная, что даже Акула что-то напевала, время от времени выставляя голову над зеркальной гладью воды.
Но Белка и Муравей совершенно выбились из сил. Муравей еще кое-как дотащился до дому, а Белка так и осталась лежать на берегу.
Внезапно она почувствовала, как к ее щеке притрагивается что-то мягкое. Она перевернулась на бок и увидела крылышко Мухи.
— Пойдешь со мной? — спросила Муха, кивая в сторону горизонта.
— Да я только что оттуда, — простонала Белка.
— Ну так и что? — спросила Муха.
— Ну и устала.
— Поспишь. У меня на спине! — сказала Муха.
Белка с трудом вскарабкалась Мухе на спину. Но, стоило ей усесться и увидеть лес внизу, под собой, усталость ее как рукой сняло. Они нагнали Цаплю, летевшую, широко размахивая крыльями, над сверкавшей под солнцем рекой. А вон там шел Слон. «Ни дать ни взять пылесос», — подумала Белка. А вот и Жук, и сверкал он просто невиданно!
Белка ерзала на спине Мухи, стараясь ничего не упустить из виду.
— Э… потише там, — пробурчала Муха. Но Белка влезла ей на голову, а потом повисла у нее на крыле, зацепившись пальцами ног, так что все внизу останавливались и удивленно задирали головы. Увещеваний Мухи Белка не слушала.
— Ну, как знаешь, — сказала Муха. Внезапно она взмыла вверх, заложила крутой вираж и ринулась вниз. Белка не удержалась и сорвалась.
Сделав изящный поворот на глазах у десятка восхищенных зрителей, она бултыхнулась в пруд, где сидела Лягушка, как раз распахнувшая рот для квака. Слегка опешив, Лягушка разразилась: «Здравствуй, милый человек, этой встречи ждал я век!»
Больше она ничего сказать не успела, потому что Белка шлепнулась прямо ей на спину, и они вместе скрылись под водой.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
Две старушки жили в большом старом доме на краю города.
Прямо над ними жил жалкий-прежалкий старичок, помешавшийся от одиночества. У него был толстый затылок и маленькие глазки с красными, вывернутыми наружу веками.
Иногда он стучался в комнату к старушкам, и они вместе пили чай.
В один прекрасный день старичок сказал, напряжённо уставившись в свою чашку:
— А знаете, со мной за всю мою жизнь ни разу ничего такого не приключилось.
— Ну да, и с нами тоже, — поддержали старушки, — тоже никогда ничего такого.
— Да нет, — сказал старичок, — я вовсе не это имею в виду.
— Ах вот как, — сказала одна старушка. Старичок посмотрел в пол, провёл руками по волосам и, запинаясь, выговорил:
— Я вот о чём. Я бы очень не прочь разок это самое…
— Это самое? — переспросила удивлённо вторая старушка.
— Ну да, — сказал старичок.
— А что «это самое»?
— Ну это… с вами.
— С нами?
— Ну да, очень бы я был не прочь с вами это самое разок, ну, потрогать у вас кое-что, ну, в общем, вы понимаете, о чём я…
— Да, — сказали старушки. — Понятно. Воцарилось молчание. Атмосфера накалялась. Затем одна из старушек сказала:
— Нет, мы не хотим, нельзя. Старик вскочил и крикнул:
— Ну что вы как дети, в самом-то деле! Ну просто как дети, и всё тут!
И не успели старушки ничего сказать, как он, хлопнув дверью, выскочил из комнаты. Старушки остались сидеть подавленные.
— Ну, это же ничего, что я так сказала? — спросила одна.
— Да нет, — сказала другая старушка. — Я вот как раз об этом и думаю.
Был полдень. Комнату заливало солнце.
Через некоторое время старушек начали одолевать сомнения. Они думали о том, как одинок этот старик, о том, что он, возможно, теперь бесконечно огорчён.
— У нас-то с тобой есть мы с тобой, — сказали они. Они подумали о том, что жизнь старика, вероятно, была сущим адом, что в нём бушевали инфернальные страсти, что ни один луч света не проникал в его душу — вполне вероятно.
Часом позже они взобрались по лестнице и постучались в дверь его мансарды.
— Кто там? — спросил он.
— Это мы, — сказали они. — Можно зайти?
— Нельзя.
— Вам можно… это самое.
— Нет, я больше не хочу.
— Ну… за коленку. — Нет!
— Под юбки — хоть до каких пор…
— Нет! Убирайтесь! Прочь! Они вернулись к себе.
Было уже за полдень. Солнце зашло, окрасив крыши красным. За окном возились стайки воробьев, слышался шум автомобилей, самолётов.
Они понуро взглянули друг на друга. Он бы мог проделать с нами всё, подумали они. Всё, что угодно.
Слышно было, как он топает ногами, хлопает дверьми.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
ЗА ПРАЗДНИЧНЫМ СТОЛОМ они сидели все вместе. Никто не знал, что он празднует, но каждый отлично знал, что он ест. Белка, облокотившись на стол, через тростинку потягивала густой сок из буковых орешков, а рядом с ней сидел Муравей в обнимку с огромным куском сахара, который он посасывал, а временами даже вгрызался в него с неким утробным рычанием.
Чуть подальше от них сидел Олень с огромным пучком мать-и-мачехи на тарелке; он разрезал его ножом и вилкой на маленькие кусочки и один за другим отправлял в рот. Вид у него при этом был блаженный. Напротив него сидела Пчела, которая крепко вцепилась в чашечку крапивы и забыла про все на свете, кроме своего вкусного-превкусного меда.
— Пчела, а Пчела! — время от времени окликал ее Дикий Кабан, сидевший рядом с ней, но Пчела его не слышала. Перед Кабаном стояла тарелка с кашей, а когда он с ней расправился, на ее месте появилось ведро с простоквашей, в которой плавали ломти хлеба. Около него сидела Тля, — та принесла еду с собой. Ворон поклевывал блестящий черный шнурок, а рядом с ним в тазике плавал Окунь, время от времени лениво пощипывая сладкие водоросли. Иногда он шептал что-то на ушко Жирафу, и тот отрывался от своего десерта из розовых роз и чертополоха и дружелюбно кивал.
Дальше за столом сидел Слон, который за обе щеки уплетал большие куски древесной коры, разложенные на сосновом блюде по алфавиту: березовая, буковая, вязовая, дубовая, еловая, ивовая, кора каштана и липовое лыко. Гиена, слегка похохатывая, с потерянным видом сидела перед пустой тарелкой. Комар уткнул кончик носа в какое-то свое блюдечко и явно наслаждался.
Во главе стола сидел Жук, ковырявший что-то черное из коробочки, а Лягушка и Жаба, впервые оказавшись бок о бок, выпивали за здоровье друг друга и договаривались отныне видеться почаще.
Над лесом было ясное небо, и солнце тысячью бликов отражалось в сверкающих стаканах бесчисленного собрания. И время от времени кто-нибудь брал слово:
— Друзья, — воскликнул Голубь. Все похлопали в ладоши, и пиршество продолжилось.
— Мы, — возвестила Оса.
— О, — провозгласил Носорог.
Попытайся кто-нибудь развить свою мысль чуть дальше — остыло бы огромное количество еды, и это было бы весьма досадно, поскольку, в сущности, праздник был устроен ради того, чтобы поесть, а уж потом, в лучшем случае, ради всего остального, не столь насущного, хотя никто толком не знал, чего именно.
Когда стемнело, Светлячок зажег свой огонек. Ветер завел свою вечернюю музыку в листве деревьев.
Когда солнце встало, оказалось, что все по-прежнему сидят за столом, хотя большинство спит. В конце концов остался один только Муравей, который сидел, облизывая свой огромный сахарный огрызок. И теплые солнечные лучи растопили последние льдинки в стакане Моржа.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
КАЖДЫЙ ВЕЧЕР, КОГДА ЗАХОДИЛО СОЛНЦЕ, даманчик забирался на маленький холмик и кричал:
— Не заходить! Не сметь! Вот я тебе покажу! Я предупреждаю!
Он размахивал кулаками, подпрыгивал и злился так сильно, что на глазах у него выступали слезы.
Но солнце всегда заходило.
Когда последний кусочек солнца исчезал за горизонтом, даманчик вытирал слезы, качал головой и расстроенный уходил домой.
Жил он в маленьком темном домике посреди степи. У него не было знакомых, и его самого тоже никто не знал.
Придя домой, он ложился на кровать, клал лапы под голову и спрашивал себя, почему солнце никогда его не слушается. Ну хоть один разочек можно было бы остаться… Не так ведь много он и просил? Или надо было рассердиться еще сильнее? А может, пригрозить ему? Скажем, дать ему пинка? Или вообще переехать, и тогда светить ему будет некому?
Каждый вечер он часами думал о солнце. Ему даже хотелось пойти к горизонту, чтобы удержать солнце собственными лапами. Или смастерить что-нибудь там, под горизонтом, чтобы солнце не смогло опуститься ниже. Но он боялся, что с большим и сильным солнцем в одиночку ему не справиться.
«Солнце — настоящий предатель, — думал он. — Вот так светить целый день, чтобы все думали, что так будет всегда, а потом вдруг взять и зайти. Это предательство».
Только поздно ночью он засыпал.
А когда просыпался на следующее утро, солнце всегда светило, и даманчик язвительно думал: «Ясно, ясно, теперь у нас угрызения совести, так я и знал…» Он надевал на голову широкополую шляпу, чтобы не видеть солнце, и выходил на улицу.
Но под вечер он снова взбирался на холмик, кричал: «Ага! Заходишь! Прекрати же в конце-то концов!» — а потом снова уходил домой, так ничего и не добившись.
Так даманчик и жил. Пока не охрип от крика и не устал от топанья лапами.
С тех пор он только с упреком смотрел на солнце по вечерам, сидя на холмике. «Оно знает, что я о нем думаю, — размышлял он. — Знает, что хоть один разочек может доставить мне удовольствие. Один раз из тысячи… ведь это такая ерунда? Но оно меня не слушает».
Он покачал головой.
«А кстати, — подумал он. — Есть ли вообще что-нибудь, что могло бы меня послушать?»
Повсюду вокруг него была степь, небо было огромным и пустым, а вдалеке, за горизонтом, исчезал последний кусочек солнца.
И насколько даманчику удалось выяснить, ничто на свете не умело слушать.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
БЕЛКА ЗАБОЛЕЛА. В ознобе лежала она под одеялами. Муравей, непоколебимо убежденный в своем умении распознавать хвори, заглянул к ней в ухо и заявил, что разглядел там, далеко в глубине, что-то красное, судя по блеску очень похожее на драгоценный камень.
— Неужто и впрямь камушек? — задумчиво пробормотал он про себя.
— Да не болит у меня никакое ухо, — буркнула Белка, еще глубже зарываясь в одеяла.
Потом заскочил Сверчок и с важной миной ущипнул Белку за кончик хвоста.
— Ой! — вскрикнула Белка.
— Ага! — обрадовался Сверчок. — Вот оно!
Но Белка только покачала головой и попросила друзей удалиться.
Несколько часов подряд лежала она в совершенном одиночестве, клацая зубами в своей теплой постели. Стемнело. Белка задремала, но внезапный стук в дверь разбудил ее.
— Кто там? — спросила она.
— Я, — ответил голос.
— Кто это я?
— Ну, я.
И кто-то вошел в комнату, но кто именно, Белка в темноте не разглядела.
— Вы кто? — спросила она.
— Я, — повторил голос. Белке он показался незнакомым.
— А что вам надо?
— Отправляйся-ка ты в путешествие, — сказал голос. — Ты расхворалась оттого, что болеешь.
— Да не хочу я ни в какое путешествие, — заупрямилась Белка. — Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Надо, — сказал голос.
Белка почувствовала, как сквозь распахнутую дверь к ее постели подлетел ветерок, подхватил Белку и понес куда-то. Она летела в самой вышине и видела под собой тысячи мерцающих звезд, а совсем внизу — желтую точку Луны. В ушах ее звучал странный свист, временами перемежавшийся обрывками песен.
«…дома нет, а ведь только что…» — голос Муравья.
«…может, к Жирафу…» — голос Сверчка.
«…на людей посмотреть, себя показать…» — голос Жирафа.
«…фокусы, наконец, научится показывать…» — голос Хамелеона, который она всего-то однажды слышала на дне рождения у Колибри, а может, у Кашалота…
Голоса сделались неразличимы, а свист становился все громче. И вот с глухим стуком шмякнулась она в мох под буком, рано утром, в один прекрасный весенний день.
К ней тут же подоспел Муравей.
— Ты с кровати свалилась, — озабоченно сказал он и добавил: — И ладно бы только это.
— Еще чудо, что все обошлось, — выдохнул, подоспев, Сверчок.
Белка кивнула. Через некоторое время болезненная шишка у нее на затылке исчезла бесследно.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ДВЕ СТАРУШКИ в четырёх стенах, обрюзгшие, взвинченные, замочки сумочек: щёлк — раскроют, щёлк — закроют, и снова: щёлк, щёлк…
Одна сказала:
— А иди-ка ты знаешь куда?
— Куда? — спросила другая.
— Да к чёртовой бабушке.
Вторая вскочила, швырнула пару стульев, испустила несколько воплей, упала в корчах на пол, поползла.
Немного погодя первая позвала:
— Ты уже там, что ли?
Вторая не отвечала, но застонала, и едкий чадный дым потянулся от неё.
Первая закашлялась, закрылась руками. Вторая крикнула тогда:
— Я уже там.
Голос её прозвучал мягко.
Первая старушка не решалась взглянуть на вторую. Послала же она её прямиком по адресу.
И, покуда она так сидела, вторая старушка начала нашёптывать ей на ухо, тихонько, бессвязно, безудержно.
Она рассказывала про чёртову бабушку.
Так сидели они вдвоем, в один декабрьский день, около полудня.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»