— ПОРА МНЕ в путь-дорогу, — заявил Муравей как-то утром.

Они сидели на ветке перед белкиной дверью. Белка только что проснулась и еще зевала.

— И даже не спрашивай, так ли уж это надо, — предупредил Муравей. — Потому что надо.

— А я и не спрашиваю, — сказала Белка.

— Нет, но ты уже рот раскрыла, чтобы спросить, уж сознайся честно.

Белка промолчала.

— Лучшее, что мы можем сделать, — сказал Муравей, — это проститься спокойно.

— Да, — сказала Белка.

— Я имею в виду, без причитаний и слез и всяких там «ах как я буду по тебе тосковать» и «возвращайся скорее» — ты знаешь, Белка, я эти дела терпеть не могу…

Белка кивнула.

— Ну, вот теперь давай вставай на пороге… — сказал Муравей.

Белка встала на пороге.

Муравей протянул ей руку и сказал:

— Ну, Белка, бывай здорова.

— Давай, Муравей, — сказала Белка. — Счастливо тебе.

Но Муравей остался недоволен прощанием и не уходил.

— У тебя в горле комок, Белка, — сказал он, — что я, не слышу, что ли!

Они попробовали проститься еще раз, и на этот раз Муравей заявил, что приметил слезинку в белкином глазу и что «счастливого пути» прозвучало без должного счастья в голосе.

— Да ты же сейчас разревешься, Белка, просто разревешься, что я, не вижу, что ли!

Белка молчала.

— Ну-ка давай спокойненько! — заорал Муравей.

Они попробовали еще раз «наисчастливейшего пути», потом вообще без слов, не глядя друг на друга. Белка старалась изображать небывалое спокойствие. Но на Муравья было не угодить.

— Нет, так я в путь-дорогу не могу, — заключил он удрученно. — А ведь мне надо. Мне в самом деле надо!

— Да, — сказала Белка.

Они умолкли и в лучах восходящего солнца уселись на ветку перед белкиным домом. В лесу пахло сосновой хвоей, вдали распевал дрозд.

 

Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»

НИ ДНЯ Белка не сидела дома. По утрам она скатывалась со своего бука в мох, а то и с кончика нависшей над прудом ветки — прямо на спину Стрекозе, и та безропотно переносила ее на другой берег. Белка никогда не выбирала тропинок, а просто пускалась по первой попавшейся. Но, если тропинка разветвлялась, Белка непременно сворачивала на боковую и, если ей удавалось забыть планы на сегодняшний день, она их забывала.

Как-то раз по дороге к Слону, — он собирался переезжать и ему требовалась помощь — она увидела извилистую песчаную тропку, уводящую зигзагами вбок. У тропки стоял указательный знак: «Путь на край света».

«Туда-то мне и надо!» — решила Белка. Но, к ее разочарованию, там вскоре опять обнаружилась боковая тропинка, на которую она просто не могла не свернуть, даже если ей этого и не хотелось.

«Тупик», — гласил указатель. Чуть ли не через силу ступила Белка на тропинку, и та почти сразу завела ее в раскидистый шиповатый куст, в упорном сражении с которым Белка изодрала себе шкурку, а потом скатилась в канавку и уснула под одеялом из палой листвы.

Проснувшись, она обнаружила, что уже вечер и можно не вставать.

На следующее утро она выбралась на дорогу, которая безо всяких там разветвлений, ответвлений и боковых тропинок вывела ее к пляжу. На берегу лежала лодка. Белка забралась в нее и поплыла к горизонту, потом дальше, за край моря, лавируя в айсбергах, по зеркальной глади все к новым и новым горизонтам. Она то ухала с высоты прямо в гигантские водовороты, то перелетала с гребня на гребень белопенных волн.

Солнце все росло и росло, а может быть, просто становилось ближе.

В конце концов волна выбросила Белку на берег, и там, на далеком берегу, с ней произошли приключения столь многочисленные и столь удивительные, что, вернувшись, она рассказывала о них еще недели спустя. До тех пор, пока Муравью и Ежу, двум ее приятелям, это не надоело, и они ей так прямо об этом и не заявили.

— И там еще повсюду такие… — заводила было Белка.

— Уймись! — орал Муравей.

 

Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»

КАК-ТО В ОКЕАНЕ ВСТРЕТИЛИСЬ КИТ И КАШАЛОТ.

— Привет, Кашалот, — сказал Кит.

— Привет, Кит, — сказал Кашалот.

Они кивнули друг другу, не зная, о чем бы им таком поболтать.

— Не спится мне, — пожаловался наконец Кашалот после некоторого раздумья. — Вот, круги нарезаю тут…

— Хочешь, и я с тобой? — предложил Кит.

— Ну, давай, — согласился Кашалот.

И они поплыли вместе.

Кашалот поведал Киту, что вообще никогда глаз не смыкает. Что даже и вспомнить не может, когда он в последний раз-то спал. Гигантские слезы катились по его серым щекам и падали в соленую океанскую воду.

На это Кит, покачав головой, ответил, что когда ему не спится, он думает о том, что он очень хотел бы увидеть во сне. Сам придумал, сказал он.

— Да ну? — воскликнул Кашалот,

— Чистая правда, — сказал Кит. — А потом я быстренько засыпаю, чтобы мне сниться начало. Знаешь, как здорово!

— Хм, — сказал Кашалот.

— Тебе, Кашалот, надо бы тоже разок попробовать.

— Ты думаешь?… — сказал Кашалот без особого энтузиазма.

— Ну, что ты хочешь, чтобы тебе приснилось?

— Ну, это… — начал Кашалот и задумался. — Если честно, — сказал он наконец, — я бы хотел, чтобы мне приснилось, что у меня есть синяя шляпа, не такая чтобы очень большая, но такая чтобы совсем синяя, и что лежу это я под ивой, в тенечке, в шляпе в своей, и что все проплывают мимо, кланяются и говорят: «Шикарная шляпа у тебя, Кашалот!», — а я киваю и отвечаю: — «Ну да, вот, шляпа моя…».

Он умолк и устремил мечтательный взор в океан, на водную гладь.

— Вот и все, — тихо закончил он.

— Сладких снов тебе, — сказал Кит.

Кашалот немедленно уснул, и снилось ему, что лежит он под ивой, в тенечке, на голове у него синяя шляпа, а все остальные звери — Черепаха, Сверчок, Ёж, Белка, — ломают перед ним свои красные шапки.

«Добрый день, Кашалот, — говорят они. — Ну до чего же потрясающая шляпа у тебя!»

«Привет, Сверчок» и «Привет, Ёж» и «Привет Белка», — говорит Кашалот и застенчиво приподнимает свою шляпу перед каждым из них.

Так лежит он, а солнце бьет сквозь ивовые ветви, и по лесу разносится солоноватый запах торта из морской травы.

Кит полюбовался счастливой улыбкой на лице Кашалота и поплыл дальше.

— А мне о чем бы таком помечтать? — спросил он себя и придумал что-то настолько приятное, что немедленно уснул и так, во сне, медленно поплыл через весь океан, домой.

 

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

— ВОТ Я ЗАЖМУРЮСЬ, — сказала Белка, — и произойдет что-то удивительное.

Она уселась на ветке перед дверью, и удивительное началось немедленно.

Поднялся ветер, ветка задрожала и Белка, как была зажмурившись, свалилась вниз. На левом плече у нее вздулась шишка.

— Уй, — сказала она.

Она встала, побрела по тропинке через лес к пруду и уселась там на травку.

— Я что, неправа? — сказала она самой себе.

— Неа, не права, — ответила она самой себе и вскочила.

«Как это я могу думать, что-то, что только что случилось, не удивительно?» Она крутанулась вокруг себя, размахивая руками, но не смогла себя обнаружить.

— Дрейфишь, Белка, — заявила Белка самой себе. — Вот так-то.

— Ха, — ответила Белка самой себе. — Это я-то. Да как ты смеешь.

Она хотела было дать сама себе пинка, но промахнулась и упала, и снова ушибла плечо.

— Уй, — сказала она опять.

— Так тебе и надо, — сказала она в ответ самой себе.

— Ну, попробуй еще только… — было ответом.

Она кое-как поднялась, но ей больше не стоялось на месте. С бешеной скоростью она вертелась волчком. И, как ураган, взвивающий камни, песок и ветки, Белка, крутясь, взмыла ввысь и исчезла в облаках.

— Ой, худо мне, — подумала она, — ой, тошно мне. Но это в самом деле невероятно! Тут уж не поспоришь.

— Нет, не поспоришь, — на этот раз без колебаний согласилась она с собой.

Она еще долго стремительно ввинчивалась в пространство, и чуть было совсем не пропала среди звезд. Но тут ей как раз попался навстречу Королек, который отбился от своих и горько плакал. Он наплакал и на Белку. Слезы тут же брызгами разлетелись с нее, но приостановили вращение. В конце концов она неподвижно повисла в небе, перед тем как начать долгое падение назад, в лес, указывая Корольку путь домой.

— Невероятно, — сказала она самой себе.

— Ну и что же тут такого невероятного? — спросила она немного погодя.

— Прекратииииииииии — раздался голос летящей в пруд Белки, и до самых верхушек деревьев взметнулась вода.

 

Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»

ПРОГУЛИВАЯСЬ как-то раз по опушке леса, Белка и Муравей набрели на разрушенный домик.

Муравей взобрался Белке на спину и заглянул вовнутрь через разбитое окно.

— Ну, что там? — спросила Белка.

— Пыль, — ответил Муравей. — Пылища повсюду.

— Похоже, там уже сто лет никто не живет, — сказала Белка.

— Давай зайдем, — сказал Муравей и спрыгнул вниз.

Он толкнул дверь и шагнул через порог.

Внутри было темно, царил затхлый запах запустения. Белка, помаргивая, вошла вслед за Муравьем.

— А вот интересно, кто тут раньше жил? — спросила она.

— Тсс, — сказал Муравей.

Они огляделись по сторонам, привыкая к темноте. Муравей взял в руки лежавшую на столе книгу и сдул с нее пыль.

— Гляди-ка, — сказал он.

Книга забвения — прочла Белка.

— Это еще что такое? — удивилась она.

Муравей раскрыл книгу. В оглавлении на первой странице стояло: Забыть, Заплутать, Забросить, Запамятовать, Завянуть, Затухнуть, Затеряться и Закончиться.

— Закончиться, — пробормотала Белка. — Ну-ка, ну-ка, поглядим.

Она выхватила у Муравья книгу и раскрыла на последней, самой зачитанной странице:

«… и в конце концов все… » — прочла Белка.

Страница была порвана, как будто бы ее пытались перевернуть в страшной спешке.

— Дальше не читай! — воскликнул Муравей, выхватил книгу из Белкиных рук, захлопнул ее и затолкал куда-то в пыльный угол.

Потолочные балки трещали, хлопала полураскрытая оконная створка.

— Ветер, — сказала Белка.

— Не ветер это, — сказал Муравей. На улице было тихо.

— Кто же тут жил-то все-таки? — спросила Белка.

— Я так думаю, — сказал Муравей, — что никто тут никогда не жил.

Белка озабоченно нахмурилась и вслед за Муравьем вышла за дверь. Они побрели назад, в лес.

— Не оборачивайся, — сказал Муравей.

Белка обернулась и увидела, что дом исчез. На его месте цвел пышный розовый куст. И маленькое темное облачко просочилось в Белкины мысли и упрямо засело там.

 

Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»

— ИДИ-КА ЧТО ПОКАЖУ, — сказала Белка, подмигивая Муравью, сидевшему на стуле у окна. Муравей встал и последовал за ней.

Белка подошла к шкафу, сняла с полки книгу, положила ее на стол и раскрыла на заложенной травинкой странице.

— Гляди, — сказала она.

Муравей склонился над книгой и увидел картинку, но не разобрал, что на ней было нарисовано.

— Да, — сказал он, чтобы не показаться невежливым.

— Ну? — спросила Белка.

— Да-да, — повторил Мупавей.

— Правда, странно?

— А кто это? — осторожно поинтересовался Муравей. Он опасался, что за этим последует разговор, из которого он ничегошеньки не поймет.

— Ты что, не видишь? — удивилась Белка.

— Да… это… что-то глаза у меня сегодня… может, капель каких принять…

— Собака!

— Собака?

— Ну да. А ты бы не и подумал?

Муравей промолчал.

Они долго разглядывали изображение Собаки в книге, которую Белка этим утром одолжила у Дятла.

Как-то раз, давным-давно, Собака появилась в лесу, и большинство зверей успело на нее взглянуть. Она лаяла, носилась кругами и всюду совала свой нос, но ни с кем и словом не перемолвилась.

Через некоторое время она принялась выть. Все, кто это слышал, содрогнулись. Сыпались листья с ветвей, облетала древесная кора, рушились кротовины.

Вой продолжался недолго. Собака внезапно насторожилась, будто бы что-то заслышала. В лесу сделалось тихо-тихо. Все, затаив дыхание, выглядывали из-за ветвей и листьев. И тогда Собака убежала из леса, через канаву, в луга и в конце концов за горизонт. Больше она не вернулась.

Звери еще долго судачили о ней, но никто никогда так и не понял, зачем она приходила.

Белка закрыла книгу и посмотрела на Муравья.

— Вот так, — сказала она, кивнула, сдвинула брови и почувствовала себя очень важной, как будто она была единственной владелицей некоего редкого воспоминания.

 

Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»

БЕЛКЕ НЕ СПАЛОСЬ. Она слонялась от двери к шкафу, обходила стол с одной стороны, задумчиво останавливалась перед шкафом — открывать или нет, — не открывала, обходила стол с другой стороны и начинала все сначала.

«Вот так вот и буду бродить до самого утра», — думала она. Ей не хотелось ни спать, ни даже прилечь.

Внезапно снаружи, из темноты, до нее донеслись голоса. Белка прижалась ухом к стене.

Слышно было довольно отчетливо. Говорили о ней.

— Вот тут живет Белка.

— Да ну?

— Ага.

— А что она вообще за личность?

— Белка-то?

— Ну да.

— Ну… что тебе сказать… как бы это выразиться… Она очень ешкиндрын.

«Чего?» — чуть было не завопила Белка, но вовремя остановилась.

— Ёшкиндрын? — переспросил один голос.

— Угу, — подтвердил другой.

— Ой, как интересно. И что, она всегда такая?

— Да почти.

— А когда она не такая?

— Тогда она пумпурум.

— Да ну, правда, что ли?

— Чесслово!

— Ух ты…

Белка пожалела, что ухо у нее не может пролезть сквозь стену. Ей так хотелось разобрать, какая же это она такая почти всегда и какая — когда она не такая.

— Да брось ты, — сказал один голос.

— Правду тебе говорю, — сказал другой.

— И вот тут вот она и живет?

— Ну.

Наступило молчание.

— Да уж, — сказал один голос, — нечего сказать.

— Во дела… — сказал другой.

Белка чуть было не лишилась чувств. Из глаз ее брызнули слезы. Ну чего они так мямлят? И кто они, вообще говоря, такие? Что они там делают, глухой ночью?

Голоса тем временем замерли вдали. «Едррн», услышала она. И «шишшк». И больше ничего.

Белка бросилась навзничь на постель и уставилась в потолок. Довольно долго она раздумывала над тем, какая же это она такая. «В любом случае, — думала Белка, — в настоящий момент я совершенно безотрадна. Если бы я сейчас говорила сама с собой, я бы сказала: лично мне Белка кажется совершенно безотрадной. Да, ответила бы я, мне тоже».

И тут Белка подскочила. «Ну конечно!» — сказала она самой себе, спрыгнула на пол, подбежала к шкафу и выдвинула ящик, из которого извлекла письмецо, написанное маленькими корявыми буковками — как-то раз, давным-давно, его подсунули ей под дверь.

 

Дорогая Белка,

Мне кажется, Вы — совершенно необыкновенная.

Ну просто совершенно необыкновенная.

 

Письмо было без подписи, — на последних словах листок обрывался.

Белка долго ломала голову над тем, кто бы мог его послать. Но этого ей узнать так и не довелось.

Она распахнула окно. В буковых ветвях висела низкая луна, и в ее свете Белка принялась читать письмо вслух, громко-громко.

В лесу было тихо. Мерцали редкие звезды.

«Может, они меня еще и услышат, — подумала она, — и скажут друг другу: «Да, и впрямь, она всегда такая, такая необыкновенная… »

Потом она закрыла окно и вернулась в постель.

 

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

ЛЕТО БЫЛО В САМОМ РАЗГАРЕ и листва бессильно свисала с деревьев, томясь по осенней поре, когда, наконец, можно будет начать опадать и, кружась, стелиться ковром и менять цвет, когда сделается свежо и светло, и прозрачные дождевые капли повиснут на каждой веточке и на каждом побеге. В один из таких дней Белка отправилась в морское путешествие.

Она села в лодчонку, зачаленную у берега реки. Лодчонка была круглой, как заходящее солнце, так что было непонятно, где у нее нос, а где — корма, и Белка не могла решить, в какую сторону ей грести. Она втянула весла в лодку, и течение подхватило ее и понесло по реке.

Яркое солнце играло бликами на Белкиной мордочке, и она видела в воде свое отражение, утирающее со лба беспрестанно струящиеся с темени капли пота.

В голове ее теснились мысли. Они не давали ей покоя. Ей не хотелось думать, но мысли ее не слушались. Они были сильнее, чем ее воля.

Мысли придумали, что Белка сидела не в лодке, а на сковородке, стоявшей на огне. В ужасе Белка подскочила. Лодка резко накренилась и перевернулась, и Белка плюхнулась в воду.

Вынырнув, она пришла в ярость от своих мыслей. И если бы только можно было ущипнуть их или закатить им оплеуху!… И, пока она воевала со своими мыслями, лодка уплыла и Белке пришлось добираться до берега вплавь.

Расстроенная, выбралась Белка на прогретый солнцем берег и улеглась на спину. Ее мысли немедленно накинулись на нее, будто только того и ждали. Они придумали, что она спланировала по воздуху, как легчайший древесный листок, и приземлилась у двери Муравья, который как раз вышел из дому с большим стаканом сока из буковых орешков, — ледяного сока…

Внезапно мысли ее снова куда-то исчезли. Но все же они позволили ей протянуть руку за стаканом.

Солнце село, и Белка поплелась домой. На двери хижины Муравья висела записка:

 

Белка, я не знал, зайдешь ты или нет, но, когда ты заходила, меня как раз не было.

 

Белка вздохнула. И тут дверь распахнулась, и из дому вышел Муравей.

— Но это не взаправду, — сказал он, с улыбкой от уха до уха. — У меня есть для тебя кое-что вкусненькое, — добавил он.

 

Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»

ЖАБА-ЧЕСНОЧНИЦА ПОСТУЧАЛАСЬ К ЕЖИКУ.

— Кто там? — спросил ежик.

— Жаба-чесночница.

— Заходи, — пригласил ежик. Жаба-чесночница зашла в дом, подошла к ежику и одним махом выдернула все иголки у него из спины.

— Ай! — закричал ежик. — Ай!

Жаба отступила на шаг назад и спросила:

— Как называется то, что ты сейчас чувствуешь, ежик?

— Злость, — плакал ежик. — Я ужасно зол. Жаба внимательно посмотрела на него и покачала головой:

— Нет, — сказала она. — Ты не злой.

— Я злой, — сквозь слезы сказал ежик.

— Не по-настоящему, — констатировала жаба. Она повернулась и вышла из комнаты.

— Жаль, — добавила она, уходя.

Чуть позже она постучала в дверь к улитке.

— Войдите, — сказала улитка, которая в тот момент размышляла об остановках и опозданиях.

Жаба зашла в комнату и вывернула улиткины рожки в другую сторону.

— Ай, — простонала улитка с мукой в голосе.

— Нет, — решила жаба. — Это тоже не настоящая злость. Обидно, улитка.

И не успела улитка во второй раз сказать «Ай!», как жаба уже ушла.

Она отправилась к слону и завязала его хобот тугим-тугим узлом. Потом она заклеила рот лягушонку, забросила карпа на вербу и в лоскуты изорвала плащ кузнечика.

Все звери кричали «Ай!» и злились, а лягушонок даже шипел от ярости. Но каждый раз жаба говорила: «Нет, это не злость», — или: «Ну, если это называется злостью…» — или: «Настоящая злость совсем не такая».

Под вечер она остановилась на поляне посреди леса, топнула пару раз ногой, налилась красной краской, взмахнула руками и крикнула:

— Что, неужели никто не сердится? Отовсюду раздавались сердитые крики и жалостные стоны.

— Ну, нет так нет, — сказала жаба. — Значит, никто.

Она почесала в затылке, пожала плечами и, пробираясь между деревьями, пошла прочь из леса.

В тот вечер все пострадавшие от жабы звери собрались вместе. Сверчок вставлял в спину ежику одну за одной его иголки, а черепаха осторожно разворачивала на место улиткины рожки. Белка развязывала узел на хоботе у слона, а дрозд отнес карпа обратно в реку, пока цапля клювом разжимала рот лягушонку. Лягушонок зло квакнул:

— Я что, не рассердился?

— Нет, — сказала цапля. — По крайней мере, не слишком.

— Что? — квакнул лягушонок, но это был скорее визг, чем квакание. Он замолчал и обиженно уставился в землю.

— Может, мы действительно не умеем по-настоящему сердиться? — сказала белка, которую жаба подняла за уши, вытащила из домика и посадила на ветку перед дверью.

Звери смотрели друг на друга и морщили лбы. Никто из них не знал, что же это такое — по-настоящему рассердиться. Может, это что-то другое, совсем не похожее на обычную злость? Может, это больше похоже на радость? «Очень может быть», — подумали они.

— Или на что-нибудь тяжелое, — сказала черепаха. — Может, на это оно похоже. На что-то ужасно тяжелое, чего мы не можем поднять.

Звери задрожали.

Было темно и холодно, и все молча поплелись по домам.

 

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

ВО ВРЕМЯ ЕЖЕДНЕВНОГО СОБРАНИЯ на лесной поляне Таракан выступил с предложением: приготовить пудинг.

— Давай! — сказала Лиса, — но мы это о чем, собственно?

— О положении дел, — сказала Пеночка.

— Точно, — поддержал насупленный Карп.

— Нет, — сказал Таракан. — Не понимаете вы меня. Я имею в виду — пудинг для всех. С начинкой из всякой всячины: трава, желуди, мед, кора, буковые орешки, водоросли, ракушки, листья, смола, вода, чертополох, мел, грязь, ну я не знаю…

— Положение дел, — пробормотала Лисица. Но остальные, заслышав про свои любимые лакомства, навострили уши.

— Хорошая идея, — сказал Белка. Медведю уже не терпелось приступить к делу.

Они тут же принялись за работу, и к вечеру был готов пудинг величиной с поляну, так что звери не без труда протискивались мимо него. Он доходил до самых верхушек деревьев, а до его собственной верхушки можно было добраться только с помощью двух наспех сколоченных друг с другом лестниц.

Таракан восседал посреди своего детища, но пудинг был такой мягкий, что его мало-помалу засосало вниз, и достать его удалось только Аисту и не без труда.

Гусеница скатывалась по некрутому откосу из каштановых листьев и вопила от восторга.

Вечером был праздник. Светлячок зажег свой огонек, Слон трубил, Пчела жужжала громче обычного, и по мелодичному сигналу Соловья все набросились на пудинг.

Звуки пиршества не смолкали в течение нескольких часов. Трещало, хрустело и скрипело так, что казалось, весь лес кто-то перемалывает в мясорубке.

Никто не произносил ни слова. Все ели. Один не отставал от другого.

Когда уже где-то около полуночи Муравей перетирал челюстями последнюю сахарную крошку, все уютно откинулись на стульях, благодарно кивнули Таракану и сочли, что до дому они дойти не в состоянии.

Часом спустя могучий храп поднялся к полному мерцающих звезд небу, нависавшему над лесом.

Будто бы оно устало и решило немного облокотиться на мир.

 

Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»