— ПОРА МНЕ в путь-дорогу, — заявил Муравей как-то утром.
Они сидели на ветке перед белкиной дверью. Белка только что проснулась и еще зевала.
— И даже не спрашивай, так ли уж это надо, — предупредил Муравей. — Потому что надо.
— А я и не спрашиваю, — сказала Белка.
— Нет, но ты уже рот раскрыла, чтобы спросить, уж сознайся честно.
Белка промолчала.
— Лучшее, что мы можем сделать, — сказал Муравей, — это проститься спокойно.
— Да, — сказала Белка.
— Я имею в виду, без причитаний и слез и всяких там «ах как я буду по тебе тосковать» и «возвращайся скорее» — ты знаешь, Белка, я эти дела терпеть не могу…
Белка кивнула.
— Ну, вот теперь давай вставай на пороге… — сказал Муравей.
Белка встала на пороге.
Муравей протянул ей руку и сказал:
— Ну, Белка, бывай здорова.
— Давай, Муравей, — сказала Белка. — Счастливо тебе.
Но Муравей остался недоволен прощанием и не уходил.
— У тебя в горле комок, Белка, — сказал он, — что я, не слышу, что ли!
Они попробовали проститься еще раз, и на этот раз Муравей заявил, что приметил слезинку в белкином глазу и что «счастливого пути» прозвучало без должного счастья в голосе.
— Да ты же сейчас разревешься, Белка, просто разревешься, что я, не вижу, что ли!
Белка молчала.
— Ну-ка давай спокойненько! — заорал Муравей.
Они попробовали еще раз «наисчастливейшего пути», потом вообще без слов, не глядя друг на друга. Белка старалась изображать небывалое спокойствие. Но на Муравья было не угодить.
— Нет, так я в путь-дорогу не могу, — заключил он удрученно. — А ведь мне надо. Мне в самом деле надо!
— Да, — сказала Белка.
Они умолкли и в лучах восходящего солнца уселись на ветку перед белкиным домом. В лесу пахло сосновой хвоей, вдали распевал дрозд.
Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»
НИ ДНЯ Белка не сидела дома. По утрам она скатывалась со своего бука в мох, а то и с кончика нависшей над прудом ветки — прямо на спину Стрекозе, и та безропотно переносила ее на другой берег. Белка никогда не выбирала тропинок, а просто пускалась по первой попавшейся. Но, если тропинка разветвлялась, Белка непременно сворачивала на боковую и, если ей удавалось забыть планы на сегодняшний день, она их забывала.
Как-то раз по дороге к Слону, — он собирался переезжать и ему требовалась помощь — она увидела извилистую песчаную тропку, уводящую зигзагами вбок. У тропки стоял указательный знак: «Путь на край света».
«Туда-то мне и надо!» — решила Белка. Но, к ее разочарованию, там вскоре опять обнаружилась боковая тропинка, на которую она просто не могла не свернуть, даже если ей этого и не хотелось.
«Тупик», — гласил указатель. Чуть ли не через силу ступила Белка на тропинку, и та почти сразу завела ее в раскидистый шиповатый куст, в упорном сражении с которым Белка изодрала себе шкурку, а потом скатилась в канавку и уснула под одеялом из палой листвы.
Проснувшись, она обнаружила, что уже вечер и можно не вставать.
На следующее утро она выбралась на дорогу, которая безо всяких там разветвлений, ответвлений и боковых тропинок вывела ее к пляжу. На берегу лежала лодка. Белка забралась в нее и поплыла к горизонту, потом дальше, за край моря, лавируя в айсбергах, по зеркальной глади все к новым и новым горизонтам. Она то ухала с высоты прямо в гигантские водовороты, то перелетала с гребня на гребень белопенных волн.
Солнце все росло и росло, а может быть, просто становилось ближе.
В конце концов волна выбросила Белку на берег, и там, на далеком берегу, с ней произошли приключения столь многочисленные и столь удивительные, что, вернувшись, она рассказывала о них еще недели спустя. До тех пор, пока Муравью и Ежу, двум ее приятелям, это не надоело, и они ей так прямо об этом и не заявили.
— И там еще повсюду такие… — заводила было Белка.
— Уймись! — орал Муравей.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
КАК-ТО В ОКЕАНЕ ВСТРЕТИЛИСЬ КИТ И КАШАЛОТ.
— Привет, Кашалот, — сказал Кит.
— Привет, Кит, — сказал Кашалот.
Они кивнули друг другу, не зная, о чем бы им таком поболтать.
— Не спится мне, — пожаловался наконец Кашалот после некоторого раздумья. — Вот, круги нарезаю тут…
— Хочешь, и я с тобой? — предложил Кит.
— Ну, давай, — согласился Кашалот.
И они поплыли вместе.
Кашалот поведал Киту, что вообще никогда глаз не смыкает. Что даже и вспомнить не может, когда он в последний раз-то спал. Гигантские слезы катились по его серым щекам и падали в соленую океанскую воду.
На это Кит, покачав головой, ответил, что когда ему не спится, он думает о том, что он очень хотел бы увидеть во сне. Сам придумал, сказал он.
— Да ну? — воскликнул Кашалот,
— Чистая правда, — сказал Кит. — А потом я быстренько засыпаю, чтобы мне сниться начало. Знаешь, как здорово!
— Хм, — сказал Кашалот.
— Тебе, Кашалот, надо бы тоже разок попробовать.
— Ты думаешь?… — сказал Кашалот без особого энтузиазма.
— Ну, что ты хочешь, чтобы тебе приснилось?
— Ну, это… — начал Кашалот и задумался. — Если честно, — сказал он наконец, — я бы хотел, чтобы мне приснилось, что у меня есть синяя шляпа, не такая чтобы очень большая, но такая чтобы совсем синяя, и что лежу это я под ивой, в тенечке, в шляпе в своей, и что все проплывают мимо, кланяются и говорят: «Шикарная шляпа у тебя, Кашалот!», — а я киваю и отвечаю: — «Ну да, вот, шляпа моя…».
Он умолк и устремил мечтательный взор в океан, на водную гладь.
— Вот и все, — тихо закончил он.
— Сладких снов тебе, — сказал Кит.
Кашалот немедленно уснул, и снилось ему, что лежит он под ивой, в тенечке, на голове у него синяя шляпа, а все остальные звери — Черепаха, Сверчок, Ёж, Белка, — ломают перед ним свои красные шапки.
«Добрый день, Кашалот, — говорят они. — Ну до чего же потрясающая шляпа у тебя!»
«Привет, Сверчок» и «Привет, Ёж» и «Привет Белка», — говорит Кашалот и застенчиво приподнимает свою шляпу перед каждым из них.
Так лежит он, а солнце бьет сквозь ивовые ветви, и по лесу разносится солоноватый запах торта из морской травы.
Кит полюбовался счастливой улыбкой на лице Кашалота и поплыл дальше.
— А мне о чем бы таком помечтать? — спросил он себя и придумал что-то настолько приятное, что немедленно уснул и так, во сне, медленно поплыл через весь океан, домой.
Тоон Теллеген. «Они ещё спали»
— ВОТ Я ЗАЖМУРЮСЬ, — сказала Белка, — и произойдет что-то удивительное.
Она уселась на ветке перед дверью, и удивительное началось немедленно.
Поднялся ветер, ветка задрожала и Белка, как была зажмурившись, свалилась вниз. На левом плече у нее вздулась шишка.
— Уй, — сказала она.
Она встала, побрела по тропинке через лес к пруду и уселась там на травку.
— Я что, неправа? — сказала она самой себе.
— Неа, не права, — ответила она самой себе и вскочила.
«Как это я могу думать, что-то, что только что случилось, не удивительно?» Она крутанулась вокруг себя, размахивая руками, но не смогла себя обнаружить.
— Дрейфишь, Белка, — заявила Белка самой себе. — Вот так-то.
— Ха, — ответила Белка самой себе. — Это я-то. Да как ты смеешь.
Она хотела было дать сама себе пинка, но промахнулась и упала, и снова ушибла плечо.
— Уй, — сказала она опять.
— Так тебе и надо, — сказала она в ответ самой себе.
— Ну, попробуй еще только… — было ответом.
Она кое-как поднялась, но ей больше не стоялось на месте. С бешеной скоростью она вертелась волчком. И, как ураган, взвивающий камни, песок и ветки, Белка, крутясь, взмыла ввысь и исчезла в облаках.
— Ой, худо мне, — подумала она, — ой, тошно мне. Но это в самом деле невероятно! Тут уж не поспоришь.
— Нет, не поспоришь, — на этот раз без колебаний согласилась она с собой.
Она еще долго стремительно ввинчивалась в пространство, и чуть было совсем не пропала среди звезд. Но тут ей как раз попался навстречу Королек, который отбился от своих и горько плакал. Он наплакал и на Белку. Слезы тут же брызгами разлетелись с нее, но приостановили вращение. В конце концов она неподвижно повисла в небе, перед тем как начать долгое падение назад, в лес, указывая Корольку путь домой.
— Невероятно, — сказала она самой себе.
— Ну и что же тут такого невероятного? — спросила она немного погодя.
— Прекратииииииииии — раздался голос летящей в пруд Белки, и до самых верхушек деревьев взметнулась вода.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ПРОГУЛИВАЯСЬ как-то раз по опушке леса, Белка и Муравей набрели на разрушенный домик.
Муравей взобрался Белке на спину и заглянул вовнутрь через разбитое окно.
— Ну, что там? — спросила Белка.
— Пыль, — ответил Муравей. — Пылища повсюду.
— Похоже, там уже сто лет никто не живет, — сказала Белка.
— Давай зайдем, — сказал Муравей и спрыгнул вниз.
Он толкнул дверь и шагнул через порог.
Внутри было темно, царил затхлый запах запустения. Белка, помаргивая, вошла вслед за Муравьем.
— А вот интересно, кто тут раньше жил? — спросила она.
— Тсс, — сказал Муравей.
Они огляделись по сторонам, привыкая к темноте. Муравей взял в руки лежавшую на столе книгу и сдул с нее пыль.
— Гляди-ка, — сказал он.
Книга забвения — прочла Белка.
— Это еще что такое? — удивилась она.
Муравей раскрыл книгу. В оглавлении на первой странице стояло: Забыть, Заплутать, Забросить, Запамятовать, Завянуть, Затухнуть, Затеряться и Закончиться.
— Закончиться, — пробормотала Белка. — Ну-ка, ну-ка, поглядим.
Она выхватила у Муравья книгу и раскрыла на последней, самой зачитанной странице:
«… и в конце концов все… » — прочла Белка.
Страница была порвана, как будто бы ее пытались перевернуть в страшной спешке.
— Дальше не читай! — воскликнул Муравей, выхватил книгу из Белкиных рук, захлопнул ее и затолкал куда-то в пыльный угол.
Потолочные балки трещали, хлопала полураскрытая оконная створка.
— Ветер, — сказала Белка.
— Не ветер это, — сказал Муравей. На улице было тихо.
— Кто же тут жил-то все-таки? — спросила Белка.
— Я так думаю, — сказал Муравей, — что никто тут никогда не жил.
Белка озабоченно нахмурилась и вслед за Муравьем вышла за дверь. Они побрели назад, в лес.
— Не оборачивайся, — сказал Муравей.
Белка обернулась и увидела, что дом исчез. На его месте цвел пышный розовый куст. И маленькое темное облачко просочилось в Белкины мысли и упрямо засело там.
Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»
— ИДИ-КА ЧТО ПОКАЖУ, — сказала Белка, подмигивая Муравью, сидевшему на стуле у окна. Муравей встал и последовал за ней.
Белка подошла к шкафу, сняла с полки книгу, положила ее на стол и раскрыла на заложенной травинкой странице.
— Гляди, — сказала она.
Муравей склонился над книгой и увидел картинку, но не разобрал, что на ней было нарисовано.
— Да, — сказал он, чтобы не показаться невежливым.
— Ну? — спросила Белка.
— Да-да, — повторил Мупавей.
— Правда, странно?
— А кто это? — осторожно поинтересовался Муравей. Он опасался, что за этим последует разговор, из которого он ничегошеньки не поймет.
— Ты что, не видишь? — удивилась Белка.
— Да… это… что-то глаза у меня сегодня… может, капель каких принять…
— Собака!
— Собака?
— Ну да. А ты бы не и подумал?
Муравей промолчал.
Они долго разглядывали изображение Собаки в книге, которую Белка этим утром одолжила у Дятла.
Как-то раз, давным-давно, Собака появилась в лесу, и большинство зверей успело на нее взглянуть. Она лаяла, носилась кругами и всюду совала свой нос, но ни с кем и словом не перемолвилась.
Через некоторое время она принялась выть. Все, кто это слышал, содрогнулись. Сыпались листья с ветвей, облетала древесная кора, рушились кротовины.
Вой продолжался недолго. Собака внезапно насторожилась, будто бы что-то заслышала. В лесу сделалось тихо-тихо. Все, затаив дыхание, выглядывали из-за ветвей и листьев. И тогда Собака убежала из леса, через канаву, в луга и в конце концов за горизонт. Больше она не вернулась.
Звери еще долго судачили о ней, но никто никогда так и не понял, зачем она приходила.
Белка закрыла книгу и посмотрела на Муравья.
— Вот так, — сказала она, кивнула, сдвинула брови и почувствовала себя очень важной, как будто она была единственной владелицей некоего редкого воспоминания.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
БЕЛКЕ НЕ СПАЛОСЬ. Она слонялась от двери к шкафу, обходила стол с одной стороны, задумчиво останавливалась перед шкафом — открывать или нет, — не открывала, обходила стол с другой стороны и начинала все сначала.
«Вот так вот и буду бродить до самого утра», — думала она. Ей не хотелось ни спать, ни даже прилечь.
Внезапно снаружи, из темноты, до нее донеслись голоса. Белка прижалась ухом к стене.
Слышно было довольно отчетливо. Говорили о ней.
— Вот тут живет Белка.
— Да ну?
— Ага.
— А что она вообще за личность?
— Белка-то?
— Ну да.
— Ну… что тебе сказать… как бы это выразиться… Она очень ешкиндрын.
«Чего?» — чуть было не завопила Белка, но вовремя остановилась.
— Ёшкиндрын? — переспросил один голос.
— Угу, — подтвердил другой.
— Ой, как интересно. И что, она всегда такая?
— Да почти.
— А когда она не такая?
— Тогда она пумпурум.
— Да ну, правда, что ли?
— Чесслово!
— Ух ты…
Белка пожалела, что ухо у нее не может пролезть сквозь стену. Ей так хотелось разобрать, какая же это она такая почти всегда и какая — когда она не такая.
— Да брось ты, — сказал один голос.
— Правду тебе говорю, — сказал другой.
— И вот тут вот она и живет?
— Ну.
Наступило молчание.
— Да уж, — сказал один голос, — нечего сказать.
— Во дела… — сказал другой.
Белка чуть было не лишилась чувств. Из глаз ее брызнули слезы. Ну чего они так мямлят? И кто они, вообще говоря, такие? Что они там делают, глухой ночью?
Голоса тем временем замерли вдали. «Едррн», услышала она. И «шишшк». И больше ничего.
Белка бросилась навзничь на постель и уставилась в потолок. Довольно долго она раздумывала над тем, какая же это она такая. «В любом случае, — думала Белка, — в настоящий момент я совершенно безотрадна. Если бы я сейчас говорила сама с собой, я бы сказала: лично мне Белка кажется совершенно безотрадной. Да, ответила бы я, мне тоже».
И тут Белка подскочила. «Ну конечно!» — сказала она самой себе, спрыгнула на пол, подбежала к шкафу и выдвинула ящик, из которого извлекла письмецо, написанное маленькими корявыми буковками — как-то раз, давным-давно, его подсунули ей под дверь.
Дорогая Белка,
Мне кажется, Вы — совершенно необыкновенная.
Ну просто совершенно необыкновенная.
Письмо было без подписи, — на последних словах листок обрывался.
Белка долго ломала голову над тем, кто бы мог его послать. Но этого ей узнать так и не довелось.
Она распахнула окно. В буковых ветвях висела низкая луна, и в ее свете Белка принялась читать письмо вслух, громко-громко.
В лесу было тихо. Мерцали редкие звезды.
«Может, они меня еще и услышат, — подумала она, — и скажут друг другу: «Да, и впрямь, она всегда такая, такая необыкновенная… »
Потом она закрыла окно и вернулась в постель.
Тоон Теллеген. «Они ещё спали»
ЛЕТО БЫЛО В САМОМ РАЗГАРЕ и листва бессильно свисала с деревьев, томясь по осенней поре, когда, наконец, можно будет начать опадать и, кружась, стелиться ковром и менять цвет, когда сделается свежо и светло, и прозрачные дождевые капли повиснут на каждой веточке и на каждом побеге. В один из таких дней Белка отправилась в морское путешествие.
Она села в лодчонку, зачаленную у берега реки. Лодчонка была круглой, как заходящее солнце, так что было непонятно, где у нее нос, а где — корма, и Белка не могла решить, в какую сторону ей грести. Она втянула весла в лодку, и течение подхватило ее и понесло по реке.
Яркое солнце играло бликами на Белкиной мордочке, и она видела в воде свое отражение, утирающее со лба беспрестанно струящиеся с темени капли пота.
В голове ее теснились мысли. Они не давали ей покоя. Ей не хотелось думать, но мысли ее не слушались. Они были сильнее, чем ее воля.
Мысли придумали, что Белка сидела не в лодке, а на сковородке, стоявшей на огне. В ужасе Белка подскочила. Лодка резко накренилась и перевернулась, и Белка плюхнулась в воду.
Вынырнув, она пришла в ярость от своих мыслей. И если бы только можно было ущипнуть их или закатить им оплеуху!… И, пока она воевала со своими мыслями, лодка уплыла и Белке пришлось добираться до берега вплавь.
Расстроенная, выбралась Белка на прогретый солнцем берег и улеглась на спину. Ее мысли немедленно накинулись на нее, будто только того и ждали. Они придумали, что она спланировала по воздуху, как легчайший древесный листок, и приземлилась у двери Муравья, который как раз вышел из дому с большим стаканом сока из буковых орешков, — ледяного сока…
Внезапно мысли ее снова куда-то исчезли. Но все же они позволили ей протянуть руку за стаканом.
Солнце село, и Белка поплелась домой. На двери хижины Муравья висела записка:
Белка, я не знал, зайдешь ты или нет, но, когда ты заходила, меня как раз не было.
Белка вздохнула. И тут дверь распахнулась, и из дому вышел Муравей.
— Но это не взаправду, — сказал он, с улыбкой от уха до уха. — У меня есть для тебя кое-что вкусненькое, — добавил он.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ЖАБА-ЧЕСНОЧНИЦА ПОСТУЧАЛАСЬ К ЕЖИКУ.
— Кто там? — спросил ежик.
— Жаба-чесночница.
— Заходи, — пригласил ежик. Жаба-чесночница зашла в дом, подошла к ежику и одним махом выдернула все иголки у него из спины.
— Ай! — закричал ежик. — Ай!
Жаба отступила на шаг назад и спросила:
— Как называется то, что ты сейчас чувствуешь, ежик?
— Злость, — плакал ежик. — Я ужасно зол. Жаба внимательно посмотрела на него и покачала головой:
— Нет, — сказала она. — Ты не злой.
— Я злой, — сквозь слезы сказал ежик.
— Не по-настоящему, — констатировала жаба. Она повернулась и вышла из комнаты.
— Жаль, — добавила она, уходя.
Чуть позже она постучала в дверь к улитке.
— Войдите, — сказала улитка, которая в тот момент размышляла об остановках и опозданиях.
Жаба зашла в комнату и вывернула улиткины рожки в другую сторону.
— Ай, — простонала улитка с мукой в голосе.
— Нет, — решила жаба. — Это тоже не настоящая злость. Обидно, улитка.
И не успела улитка во второй раз сказать «Ай!», как жаба уже ушла.
Она отправилась к слону и завязала его хобот тугим-тугим узлом. Потом она заклеила рот лягушонку, забросила карпа на вербу и в лоскуты изорвала плащ кузнечика.
Все звери кричали «Ай!» и злились, а лягушонок даже шипел от ярости. Но каждый раз жаба говорила: «Нет, это не злость», — или: «Ну, если это называется злостью…» — или: «Настоящая злость совсем не такая».
Под вечер она остановилась на поляне посреди леса, топнула пару раз ногой, налилась красной краской, взмахнула руками и крикнула:
— Что, неужели никто не сердится? Отовсюду раздавались сердитые крики и жалостные стоны.
— Ну, нет так нет, — сказала жаба. — Значит, никто.
Она почесала в затылке, пожала плечами и, пробираясь между деревьями, пошла прочь из леса.
В тот вечер все пострадавшие от жабы звери собрались вместе. Сверчок вставлял в спину ежику одну за одной его иголки, а черепаха осторожно разворачивала на место улиткины рожки. Белка развязывала узел на хоботе у слона, а дрозд отнес карпа обратно в реку, пока цапля клювом разжимала рот лягушонку. Лягушонок зло квакнул:
— Я что, не рассердился?
— Нет, — сказала цапля. — По крайней мере, не слишком.
— Что? — квакнул лягушонок, но это был скорее визг, чем квакание. Он замолчал и обиженно уставился в землю.
— Может, мы действительно не умеем по-настоящему сердиться? — сказала белка, которую жаба подняла за уши, вытащила из домика и посадила на ветку перед дверью.
Звери смотрели друг на друга и морщили лбы. Никто из них не знал, что же это такое — по-настоящему рассердиться. Может, это что-то другое, совсем не похожее на обычную злость? Может, это больше похоже на радость? «Очень может быть», — подумали они.
— Или на что-нибудь тяжелое, — сказала черепаха. — Может, на это оно похоже. На что-то ужасно тяжелое, чего мы не можем поднять.
Звери задрожали.
Было темно и холодно, и все молча поплелись по домам.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
ВО ВРЕМЯ ЕЖЕДНЕВНОГО СОБРАНИЯ на лесной поляне Таракан выступил с предложением: приготовить пудинг.
— Давай! — сказала Лиса, — но мы это о чем, собственно?
— О положении дел, — сказала Пеночка.
— Точно, — поддержал насупленный Карп.
— Нет, — сказал Таракан. — Не понимаете вы меня. Я имею в виду — пудинг для всех. С начинкой из всякой всячины: трава, желуди, мед, кора, буковые орешки, водоросли, ракушки, листья, смола, вода, чертополох, мел, грязь, ну я не знаю…
— Положение дел, — пробормотала Лисица. Но остальные, заслышав про свои любимые лакомства, навострили уши.
— Хорошая идея, — сказал Белка. Медведю уже не терпелось приступить к делу.
Они тут же принялись за работу, и к вечеру был готов пудинг величиной с поляну, так что звери не без труда протискивались мимо него. Он доходил до самых верхушек деревьев, а до его собственной верхушки можно было добраться только с помощью двух наспех сколоченных друг с другом лестниц.
Таракан восседал посреди своего детища, но пудинг был такой мягкий, что его мало-помалу засосало вниз, и достать его удалось только Аисту и не без труда.
Гусеница скатывалась по некрутому откосу из каштановых листьев и вопила от восторга.
Вечером был праздник. Светлячок зажег свой огонек, Слон трубил, Пчела жужжала громче обычного, и по мелодичному сигналу Соловья все набросились на пудинг.
Звуки пиршества не смолкали в течение нескольких часов. Трещало, хрустело и скрипело так, что казалось, весь лес кто-то перемалывает в мясорубке.
Никто не произносил ни слова. Все ели. Один не отставал от другого.
Когда уже где-то около полуночи Муравей перетирал челюстями последнюю сахарную крошку, все уютно откинулись на стульях, благодарно кивнули Таракану и сочли, что до дому они дойти не в состоянии.
Часом спустя могучий храп поднялся к полному мерцающих звезд небу, нависавшему над лесом.
Будто бы оно устало и решило немного облокотиться на мир.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»