Тоон Теллеген
ОДНАЖДЫ ВСЯ ЗЛОСТЬ ИСЧЕЗЛА.
Было лето.
Бегемот столкнулся с ежиком, но никто из них не разозлился. Черепаха сказала улитке, что у нее очень торопливый вид, но улитка не рассердилась. Муравей съел торт медведя, но медведь не стал злиться.
Слон не разозлился на себя, когда не смотрел на тропинку, врезался в дуб и свалился на землю. А лягушонок не разозлился на цаплю, когда она опять его съела.
Странный был день.
Звери, которым было больно, когда они во что-то врезались, не злились. Другие звери, которые жалели себя, не отвешивали себе оплеух и не говорили сами себе: «Ну-ка прекрати!»
Днем все звери собрались вместе на поляне в лесу.
Сверчок спрашивал слона, как ему чувствовать себя, если слон во время танца опять будет наступать ему на ноги: «Благодарным? Восторженным?»
Слон неуверенно посмотрел на него и пожал плечами.
— Я не знаю, — сказал он. — Может, счастливым? Или смущенным?
Никто не знал, как надо себя чувствовать, когда такое случается.
— Я грустный, — сказал паук, который висел чуть в сторонке между ветками розового куста.
— Это можно, — сказал бегемот. — Так можно себя чувствовать. Грусти, сколько хочешь.
Темные облака закрыли солнце.
— А давайте скрежетать зубами и топать ногами, — предложил буйвол.
— Или плеваться желчью, — добавила ласка. Звери попытались скрежетать, топать и плеваться, но не смогли вспомнить, как это делается.
С мрачными лицами они сидели рядом.
— Я опасаюсь самого страшного, — прошептал муравей на ухо белке.
Белка кивнула. Она не знала, о чем говорит муравей, но была уверена, что он прав.
Под вечер похолодало, и звери стали прижиматься друг к другу.
Сверчок закидывал ногу на ногу и нечаянно ударил по коленке носорога.
— Ай! — завопил носорог. — Нельзя ли повнимательней!
Это были злые слова.
Все испугались и посмотрели на носорога. Какое-то время звери молчали. А потом всем стало весело. Ведь злость вернулась!
Слон сам себе надавал по ушам.
— Ай! — крикнул он. — Это я себе задолжал! А жук кричал: «Ну-ка подожди…» — ни к кому конкретно не обращаясь.
Все звери отправились по домам и собирались в эту ночь ужасно на что-нибудь рассердиться.
— Ты все еще опасаешься самого страшного? — спросила белка муравья, когда они в сумерках шли по лесу.
— Нет, — сказал муравей. — Я опасаюсь еще кое-чего. — Он нахмурил брови и искоса посмотрел на белку. — Но теперь не самого страшного.
Белка кивнула, попыталась придумать, на что бы ей рассердиться, и ни о чем больше не спрашивала.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
ОДНАЖДЫ УТРОМ ЛЕВ ТАК СИЛЬНО ИСПУГАЛСЯ САМ СЕБЯ, ЧТО умчался прочь и спрятался в кустах под дубом. Он сидел там, дрожал и твердо решил никогда больше не рычать и не смотреть страшным взглядом.
Но все-таки он понимал, что какие-то звуки ему нужны. Ведь никто не молчит. «Что же мне делать? — подумал он. — Пищать? Или жужжать?»
Он не мог решить вот так сразу, весь сжался, не поднимал глаз, и его всякий раз бросало в дрожь, когда он вспоминал, как громко он рычал. «Теперь всё, — подумал он, — с этим покончено».
В этот день мимо дуба проходила белка и увидела сидящего льва.
— Привет, лев, — сказала она.
— Привет, белка, — ответил лев. Он покраснел и попытался спрятаться в собственной гриве.
Потом он осторожно вытянул шею и поинтересовался:
— Можно у тебя кое-что спросить?
— Можно, — ответила белка.
— Как ты думаешь, что мне больше подходит? Пищать или жужжать? Или какой-нибудь другой тихий звук?
— А ты не будешь больше рычать? — спросила белка удивленно.
— Нет, — смутился лев.
— Понятно, — сказала белка. — Жужжать, жужжать… нет, наверное, лучше будет пищать.
— Спасибо тебе, — поблагодарил лев. — Тогда я буду пищать.
Он принялся тихонько попискивать и поглядывал при этом так смущенно, что белка не выдержала и ушла. В этот же вечер лев появился на дне рождения жука.
Он остался стоять у двери, в тени, тихонько попискивал про себя и отказывался от всего, съев только крошку торта. А когда муравей что-то спросил у него, лев зажмурился и ответил, что ничего не знает и никогда об этом не слышал. Он повесил голову и поплелся домой.
Так он теперь и жил, незаметный и трусливый. И только во сне он иногда громко и страшно рычал. Тогда кусты дрожали, деревья тряслись, а сам лев в ужасе просыпался.
— Помогите, — говорил он тогда сам себе и закрывал голову лапами.
Некоторые звери даже с тоской вспоминали тот ужас, который он когда-то на них нагонял. «Ох, как же мы тряслись от страха!» — говорили они и качали головами.
А мыши не понравилось, что лев тоже стал пищать.
Да и к тому же ей казалось, что этот писк никуда не годится. Но когда она однажды сказала об этом льву, он вдруг захныкал. Мышь быстренько извинилась и сказала, что лев очень неплохо пищит.
— Да? — спросил лев. — Ты, правда, так думаешь?
— Правда, — подтвердила мышь.
— Спасибо тебе, мышь, — сказал лев и вдруг так расчувствовался, что мышь испугалась, как бы он не растаял.
Тоон Теллеген. «Не все умеют падать»
КОГДА ВОРОНА ОДНАЖДЫ РАЗОЗЛИЛАСЬ без всякой причины, она отправилась к жуку-доктору. Она подошла к двери и пару раз сильно стукнула по ней клювом.
— Вы, конечно, злитесь? — спросил жук-доктор, сидя в мягком кресле у окна и не поднимая глаз.
— Да, — зло каркнула ворона.
Доктор встал с кресла, взял ножницы и вышел к ней.
— А причин, конечно, нет? — спросил он,
— Нет, — каркнула ворона и замахнулась крылом.
— Так-так, — сказал жук-доктор, потом подошел к вороне и отстриг ее злость.
— Ай! — каркнула ворона. На глазах у нее выступили слезы, но она больше не злилась. — Было больно, доктор, — сказала она тихонько.
— Да-да, — сказал жук-доктор.
Ворона крыльями смахнула слезы, поблагодарила жука-доктора и улетела, удивленная и веселая. Ее злость осталась лежать на земле у жука под дверью.
— Долой ее, — пробурчал доктор.
Он поднял злость и, размахнувшись, забросил в реку.
Там она угодила как раз на спину карпа.
— Что это? — закричал карп. — Эй! Эге-гей! Он начал в ярости носиться туда-сюда, а когда увидел щуку, налетел на нее и отвесил ей плавником здоровенную оплеуху.
— Ты заслужила! — рявкнул он.
— Заслужила? — прохныкала щука. — Я? За что? Ухо у нее заболело, и она перевернулась на спину. Она поглядывала на карпа, стараясь держаться на расстоянии, и решила поскорее уплыть подальше.
— За всё! — рявкнул карп ей вслед. — Или, может, ты не знаешь, что такое — всё?
Щука завернула за поворот в реке и спряталась в тине среди камышей.
Карп яростно колотил плавниками вокруг себя.
— Мерзкая вода! — кричал он. — Вот здесь! Вот эта!
Вода клокотала, бурлила и колотила его в ответ. Это была бешеная схватка посреди реки.
Ударом волны злость унесло со спины карпа, она описала дугу в воздухе и снова упала в воду.
Карп вдруг перестал злиться.
А вода в этот момент действительно разъярилась. И изо всех сил треснула карпа прямо по ушам.
— Ай! — воскликнул карп. — Ой!
Потом все стихло, и удивленный карп осторожно поплыл дальше.
Злость медленно опустилась на дно реки, просочилась сквозь маленькую серую крышу и свалилась прямо на голову раку.
Рак спал так крепко, что ему только приснился злой сон, и во сне он смахнул злость с головы.
Злость упала на пол и проскользнула раку под кровать.
А там ее уже никто и никогда не сможет найти.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ КРОТ ИСПЕК БОЛЬШОЙ ТОРТ.
Усталый, но довольный, он отступил на шаг полюбоваться. Торт был высотой до потолка и с трудом умещался на столе.
Крот уселся в свое кресло во главе стола, откинулся на спинку и глубоко вдохнул аромат черного торта.
Так он просидел несколько часов. «Съесть его я всегда успею», — довольно подумал он.
Посреди ночи в дверь постучали. Это был дождевой червяк.
— Крот! — позвал он.
— Меня нет, — сказал крот. — Ты не вовремя.
— У тебя там торт? — спросил червяк. — Я чувствую, как он пахнет.
— Нет, — сказал крот.
— Но я же чувствую запах.
— Нет у меня никакого торта!
— А чем тогда пахнет?
— Иди отсюда, червяк!
Дождевой червяк ушел, но крот был рассержен, и прошло много времени, пока он снова смог удобно откинуться на спинку кресла и вдыхать аромат торта.
В комнате было темно и сыро, и через какое-то время торт начал крошиться. Большие куски падали прямо на пол. Крот поднимал их и пытался приладить на место.
Но торт крошился все сильнее. Крот соорудил вокруг него подпорки. Когда он почти закончил работу, то снова услышал голос дождевого червяка.
— По-моему, крот, у тебя все-таки пахнет тортом, — сказал он.
— Уходи! — завопил крот.
— Ты уверен?
— Да!
Какое-то время было тихо.
— Может, потанцуем? — предложил дождевой червяк.
— Нет! — крикнул ему крот, сооружая новые бортики.
Как крот ни старался, торт разваливался на глазах. И в конце концов вместе со всеми подпорками рухнул прямо на крота.
Придавленный тортом крот был совершенно одурманен его ароматом. Он тихонько застонал. «И что теперь?» — подумал он.
Где-то вдалеке он услышал, как дождевой червяк кричит:
— Может, пойдем ко мне?
— Нет! — крикнул крот так громко, как только мог.
— Ты еще там? — горланил дождевой червяк, который теперь его не слышал. — Крот!
Крот начал копать, чтобы прорыть себе коридорчик. Но где-то посередине торта он заблудился.
— Где я? — закричал он. — Червяк!
Но ему никто не ответил. Он слышал только, как с хрустом разваливается торт.
«Когда он нужен, его не дозовешься», — мрачно подумал крот.
Он прилег на слой меда, уткнулся носом в кусочек черных сливок, да так и заснул уже под утро.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
Сказки нынче в моде у вполне зрелых людей. «Гарри Поттера» адресуют всем от 9 до 90, «Темные начала» — «взрослым сердцам», а на обложках книг Тоона ТЕЛЛЕГЕНА просто пишут: «Сказки для взрослых». Голландец Теллеген пришелся по сердцу русскому читателю — видно, потому, что дед Теллегена был родом из России и фамилия у него была Телегин. У нас вышло уже 6 сборников историй Теллегена: «Не все умеют падать», «Две старые старушки», «Поезд в Павловск и Остфоорне», «Почти взаправду», «Когда все бездельничали» и «Неужели никто не рассердится?» Причем в каждом из них можно найти «русский след».
Например, «Поезд в Павловск и Остфоорне» — это рассказы о России. России сказочной, не имеющей ни малейшего отношения к действительности, родившейся из дедовских баек. В этой стране возможны самые диковинные вещи. Изнывающий от голода монстр-медведь глотает людей городами. А то злобный царь истребляет ни в чем не повинных собак. А то люди вслед за Иудой вешаются в канун Пасхи. Тем не менее Теллеген искренне любит такую Россию — и даже слово «степь» звучит для него как волшебная песнь.
Книга «Две старые старушки» не может не вызвать в памяти Даниила ХАРМСА (не зря Теллегена прозвали «амстердамским Хармсом»). Пресловутые старухи обэриута воскресли в новом воплощении. Теперь они стали лесбиянками, полюбили вино и сапожный крем и регулярно умирают, чтобы преспокойно целоваться с подругой в новой сказке.
Цикл, к которому относятся прочие вышедшие у нас книги Теллегена, трудно назвать «сказками для взрослых». Потому как детям, для которых сочиняли свои весьма странные сказки обэриуты, незатейливые истории о животных не могут показаться «взрослыми». Герои Теллегена — Муравей и Белка, Черепаха и Слон, Жук и Богомол, Лебедь и Еж, которые «почти взаправду» отмечают дни рождения, «почти взаправду» шлют друг другу письма и «почти взаправду» рассуждают о смерти и о мире. Цапля горюет о том, что не умеет падать, Каракатица — страдает от одиночества, Жаба-Чесночница — калечит всех соседей, чтобы проверить, рассердятся они или нет.
Но почему «почти»? Ведь все эти зверюшки так похожи на нас с вами? Потому что здесь Бегемот может поселиться над солнцем, Жук — взвалить себе мир на плечи, а Сверчок — вывернуться наизнанку, чтобы разглядеть свои ощущения. Эти рассказы, вероятно, и могут заставить взрослых поразмышлять о своей нелегкой жизни — но не более чем любая хорошая детская сказка.
Теллеген напоминает, по крайней мере, сразу двух замечательных писателей, которые свои сказки «взрослыми» не называли: Дональда БИССЕТА и Сергея КОЗЛОВА. В историях Биссета черепаха крепко дружит с чайкой Оливией, тигренок теряет свои полоски, поросенок Икар мечтает летать, а статуя адмирала Нельсона помогает голубю купить булочку. Биссет пожизнерадостней, поизобретательней и непосредственней Теллегена, потому как не претендует на то, что между строчек простой сказки сокрыта высшая истина.
О сказках же Сергея Козлова должен помнить любой житель бывшей Страны Советов. Ведь благодаря гению режиссера Юрия НОРШТЕЙНА о «Ежике в тумане» узнали все. Еще кто-то вспомнит о «Львенке и Черепахе», еще кто-то — о мультфильме «Трям! Здравствуй!»… Сказки Козлова и Теллегена очень похожи — вплоть до сюжетных ходов и структуры текста. У Козлова Медвежонок и Ежик могут протирать по вечерам звезды, Белка — лазать по небу, Филин — слушать, как лунные зайцы играют ему старинную французскую песенку. Звери также размышляют, беседуют, радуются, сердятся, огорчаются, болеют, чистят уши и рога, пишут друг другу письма и ходят на войну. Трудно поверить, что Теллеген не прочел этих сказок. Только образы у Сергея Козлова глубже, ярче, осязаемее, сказки свои он не перенаселяет персонажами, да и мысли запрятаны в тексте более основательные. И несмотря на то что на сказках Козлова не стоит отметка «для взрослых», в них сквозит какая-то вселенская, совсем не детская грусть.
Думаете, выходит, как у переборчивой невесты: ах, если к ушам господина Т. приставить нос господина К.? Не призываю никому приставлять чужие носы. Намек в том, что писателей много хороших и разных, а читать их детьми или взрослым — личный выбор каждого.
ОДНАЖДЫ ДНЕМ ЖУК НАПИСАЛ ПИСЬМО БУКАШКЕ.
Он долго раздумывал, кусал ручку, много зачеркивал и, наконец, с глубоким вздохом подбросил письмо в воздух.
Когда чуть позже букашка получила письмо, она стала пунцовой и вся затряслась. Она села на пол и написала ответ.
Спустя совсем недолгое время жук прочитал ее письмо и побледнел.
Звери, которые случайно проходили мимо, останавливались и удивленно смотрели на него. Они не знали, что жук умеет бледнеть. Они качали головами и спрашивали, чем они могут помочь.
Жук их не слышал. Он писал ответ и бурчал при этом что-то непонятное. Когда письмо было написано, он подбросил его в воздух и смотрел, как его уносит ветер. А потом завалился на спину и долгое время лежал так совсем неподвижно. Теперь он уже был не бледным, а каким-то бесцветным.
Букашка прочитала послание, выпучила глаза и выронила письмо из пальцев. Потом она два раза стукнулась головой о стенку в своей комнате, подобрала письмо, прочла его еще раз, сощурила глаза в две малюсенькие щелочки и написала короткий ответ.
Жук перестал быть бесцветным, когда прочитал это письмо. Он задернул шторы, сжался в самый маленький комочек, какой только мог, обкусал все свои ногти и нацарапал ответ на обратной стороне букашкиного письма.
Букашка получила его ответ, прочла его, кивнула и быстро, почти не задумываясь, написала ответное письмо, в котором было много букв «а» и «о», и разных других букв с завитушками. После этого она потерла лапки и выпила чашечку чая.
Жук прочел письмо, подскочил и часами ходил туда-сюда, низко опустив голову. Если бы его мысли стали видимыми, то всем, кто посмотрел бы на него, пришлось закрывать глаза ладошкой, такими яркими и ослепительными они были,
В конце концов он написал ответ.
Когда букашка прочла его письмо, она расплакалась и долго всхлипывала, лежа в траве.
Она написала в ответ маленькое синее письмо, которое несколько раз перечитала и старательно просушила, прежде чем отдать его ветру.
Жук прочитал письмо, обхватил голову руками и написал ответ. Но он не знал, можно ли разобрать его слова и существуют ли они вообще на свете.
Букашка прочла его письмо в лунном свете и написала еще один ответ.
Но жук не стал распечатывать ее письмо. Он положил его на траву у своей двери. Каждый раз, когда он уходил или возвращался, он перешагивал через него.
Время от времени на письмо дул ветер и тихонько шелестел бумагой.
Но жук так и не стал его читать. И далеко-далеко, под тополем, букашка напрасно ждала ответа.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
В ДЕНЬ СВОЕГО РОЖДЕНИЯ КАРАКАТИЦА ПРИГОТОВИЛА ЧЕРНЫЙ торт и ждала гостей в пещерке на дне океана.
Но приплыл только морской скат. Он распилил торт на черные куски и молча слопал их.
— Слегка горьковат, каракатица, — пробормотал он с набитым ртом.
— Да уж, — сказала каракатица и мрачно посмотрела на него.
Скат очень быстро справился с угощением и спросил:
— А песни будут?
Каракатица кивнула, вытянула перед собой щупальца и пропела отвратительную песню, которая состояла исключительно из фальшивых нот. Скату песня не понравилась, но вслух он сказал только, что ему пора плыть дальше.
— Пока, скат, — попрощалась каракатица.
— Пока, каракатица, — ответил ей скат.
И каракатица осталась одна.
«Пропал день рождения», — подумала она. И по ее щеке покатилась чернильная слеза.
Она с отвращением доела остатки торта. Потом ей ужасно захотелось крикнуть: «Эй, ну где же вы все?!» — но она одумалась и промолчала.
«Вот всегда я так, — пришло ей в голову, — вечно мне надо одуматься».
И она представила себе, каково было бы однажды не одуматься и крикнуть взаправду, и тогда бы все ответили ей: «Здесь! Мы здесь!» — и все спустились бы к ней на дно… «Может быть, мы бы даже танцевали, — подумала каракатица, — в глубине и в темноте…»
Она почернела, погрустнела и, в конце концов, заснула в ложбинке на дне океана.
Тоон Теллеген. «Не все умеют падать»
НА ДНЕ РОЖДЕНИЯ ЛЕБЕДЯ ЛЯГУШОНОК так развеселился, что воскликнул: «Смотрите все!» — вскарабкался слону на спину, вытянул руки перед собой и нырнул в праздничный торт.
Торт был роскошный, и лебедь как раз собирался произнести речь о том, насколько этот торт особенный, и о своей точке зрения на торты вообще, когда его собственный именинный торт разлетелся во все стороны.
Лягушонок высунул голову из остатков торта и завопил:
— Как я нырнул! Вы это видели?
Звери кивнули, стерли с лиц остатки торта и посмотрели на лебедя.
— Я полагаю, — сказал лебедь, — что вы гораздо лучше отпразднуете мой день рождения без меня. Я отправляюсь в путешествие.
Он расправил крылья, взлетел и скрылся за деревьями.
— Но я же красиво нырнул? — удивленно спросил лягушонок.
Все промолчали. Потом они по-быстренькому допраздновали день рождения лебедя, доели то, что осталось от торта, наспех сделали несколько танцевальных движений и разошлись по домам.
На следующее утро лягушонок получил письмо от лебедя:
Лягушонок!
Вы бросили пятно на мой герб.
Лебедь.
«Бросил пятно… — подумал лягушонок, — бросил пятно на герб… так-так, вот что я, значит, сделал…»
Это показалось ему очень необычным, и он немедленно рассказал обо всем ежику, который как раз совершал небольшую прогулку вдоль камышей.
— Знаешь, что я сделал, ежик? — спросил он, при этом даже светясь от гордости.
— Нет, — ответил ежик.
— Я бросил пятно!
— Куда?
— Не куда, а на что!
— И на что же?
— На герб лебедя.
— Ух ты, — удивился ежик.
«Бросил пятно, — подумал он. — А почему я никогда не бросал пятен?» Он наморщил лоб и остановился. «Я вообще никогда ничего еще не бросал», — с горечью подумал он.
А ближе к полудню лягушонок получил новое письмо:
Дорогой лягушонок!
Я возвращаюсь домой. Я больше не сержусь.
Я от души намерен вас простить.
Лебедь.
«Так-так, — подумал лягушонок. — Значит, он хочет меня простить…»
Ежик все еще стоял на том же месте и думал о собственном гербе. «У меня он в иголках, — решил он. — Не такой, как у лебедя. На моем гербе все равно ничего не разобрать. И поэтому, конечно, никто не бросает на него пятен». Ежик вздохнул.
— Ты знаешь, что теперь хочет сделать лебедь? — спросил лягушонок.
— Нет, — ответил ежик.
— Никогда не угадаешь!
— Да, — согласился ежик. — Я никогда не угадаю.
— Он хочет меня простить, — сообщил лягушонок.
— Да что ты, — удивился ежик.
— Да, — подтвердил лягушонок. — Он так написал. Он хочет этого от души.
И, довольно квакнув, лягушонок прыгнул в речку.
«Простить… — подумал ежик. — А захочет ли кто-нибудь простить меня? Скорей всего, нет».
Он поковырял лапкой рыхлую землю. «Я понял, — подумал он. — Я — просто ежик. Все из-за этого».
— Я — просто ежик, — бормотал он. — Я — просто ежик.
Он мог бы рассердиться и расстроиться. Но, к его удивлению, ему стало весело. Потому что ему вдруг показалось очень необычным — быть просто ежиком. «Ведь нет больше других просто ежиков, — подумал он. — Я такой один!»
А про то, как бросать пятна и прощать, он уже не думал.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
Почти взаправду
Издательство: , 2004 г.
Твердый переплет, 160 стр.
ISBN 5-8159-0380-9
Тираж: 5000 экз.
Формат: 70х100/32
»
— ЕСЛИ Я СКАЖУ, ЧТО ОТПРАВЛЯЮСЬ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ, ты расстроишься? — спросил муравей у белки.
Они сидели у реки и смотрели на другой берег. Было лето, солнце стояло высоко, и река серебрилась.
— Да, — сказала белка, — я расстроюсь. Но если я скажу, чтобы ты не смел уходить, ты рассердишься?
— Да, — сказал муравей, — я рассержусь. А если тогда я скажу, что все равно уйду и ты не сможешь меня удержать, ты очень расстроишься?
— Да, — ответила белка, — тогда я очень расстроюсь. — Она откинулась на спину и закрыла глаза. — Но если я что-нибудь придумаю, — продолжила она, — из-за чего ты не захочешь уходить, тогда ты очень рассердишься?
— А что ты придумаешь? — спросил муравей.
— Ну… — сказала белка, — я придумаю это, если ты скажешь…
— Я хочу знать сейчас, — крикнул муравей.
— Но я еще ничего не придумала, — возразила белка,
— Тогда я ухожу, — сказал муравей. Белка расстроилась и сказала:
— Не смей уходить. Муравей рассердился и сказал:
— А я все-таки уйду! — И даже сделал шаг. Белка замолчала и откинулась на спину. Какое-то время они не разговаривали.
— Ну? — спросил наконец муравей. — И что ты сейчас придумываешь?
Белка покачала головой.
— Ты же еще не ушел, — сказала она.
— Послушай, но я на самом деле ухожу, — сказал муравей. И ушел довольно далеко. Через каждые два шага он оглядывался.
— Ну? — спрашивал он каждый раз. — Ты уже придумала что-нибудь?
Но белка каждый раз качала головой. Ей было ужасно трудно, ведь она не знала, а вдруг муравей бросится бежать долго-долго, пока не убежит так далеко, что никогда уже не сможет вернуться. Но она ничего не сказала.
Муравей уходил все дальше и дальше и стал совсем маленьким. Его голос доносился до белки только обрывками: «Что-нибудь придумала… уже… елка…»
И в конце концов белка потеряла его из виду.
«Теперь он и вправду ушел, — подумала она. — Теперь он и вправду совсем ушел». В глазах у нее что-то закололо. «Слезы», — подумала белка.
Но вдруг у горизонта показалось облачко пыли. С огромной скоростью к ней бежал муравей.
Спустя несколько мгновений он уже стоял рядом с белкой.
— Теперь ты должна сказать, — потребовал он, запыхавшись.
Он пристально посмотрел на белку и помахал указательным пальцем прямо у нее перед глазами. Вокруг него медленно оседало облачко пыли.
«Теперь я должна сказать», — поняла белка и тут же кое-что придумала.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»