КАК-ТО УТРОМ Муравей брел по лесу.

«Ох, тяжела моя головушка», — думал он. На ходу ему приходилось поддерживать голову правой передней лапкой. Из-за этого его уводило то влево, то вправо.

Он остановился под ивой, вздохнул и присел на лежавший под деревом камень. Теперь ему приходилось подпирать голову обеими передними лапками. «Ох, чисто каменная», — продолжал сетовать он.

«А я знаю, почему», — вдруг дошло до него. — «Это потому, что я знаю все на свете. А это ведь тяжесть какая».

День был пасмурный, временами начинало моросить. Ветер гнал по небу тяжелые облака и со скрипом и шумом раскачивал деревья.

«А это и хорошо, что я все знаю», — думал Муравей. — «Потому что, если бы я еще больше знать хотел, я и вообще бы головушки моей не сносил».

Он покачал головой, что далось ему не без труда, и мысленно нарисовал себе картинку: его головушка, выпадающая из передних лапок и с грохотом валящаяся на землю. «И вот тогда, — сказал себе Муравей, — пиши пропало».

«А потому все, — не унимался он, — что я так ужасно много думаю. А сколько я всего знаю, ой. Про мед, про пыль, про океан, про всякие подозрения, про дождь, про лакрицу, — спроси только, чего я не знаю. И все это втиснуто в мою головушку».

Локти его постепенно онемели, и он начал медленно сползать с камня. В конце концов он растянулся на животе, уткнув подбородок в землю. Голова его сделалась совсем неподъемной.

«Не иначе как я до чего-то еще додумался, чего минуту назад не знал», — догадался он. — «Ну уж теперь-то, надо полагать, я точно все на свете знаю».

Он заметил, что ему больше не удавалось ни качать головой, ни кивать. «Улыбаться-то хоть смогу я?» — подумал он, попробовал улыбнуться и ощутил, как его губы растянулись в некое подобие ухмылки. Но вот зевать у него не получалось, а также хмуриться и высовывать язык.

Так лежал он посреди леса, пасмурным осенним днем.

Поскольку он все на свете знал, он мог предсказать, что незадолго да полудня на него невзначай набредет Белка.

— Муравей! — с изумлением воскликнула Белка, завидев его, распростертого на земле. — Ты чего это вообще?

— Голову поднять не могу, — поведал Муравей.

— И что так? — поинтересовалась Белка.

— Слишком много знаю, — ответил Муравей. Тон его был окрашен замогильной меланхолией.

— Ну и что такое ты знаешь? — допытывалась Белка.

— Я знаю все, — ответствовал Муравей.

Белка уставилась на него во все глаза. Она не сомневалась, что и сама знала кое-что. Но при этом подозревала, что не знала она еще больше. «Поэтому головенка у меня такая легкая», — решила она и без всякого видимого усилия помотала головой.

— Ну и что делать будем? — осведомилась Белка.

— Боюсь, что придется мне кое-что из головы выкинуть, — вздохнул Муравей.

Белка тоже не видела другого выхода. Но что именно он мог выкинуть? Солнце? Вкус медового торта? День рождения Кита? Свою зимнюю куртку? Муравей попытался забыть все перечисленное, но больших изменений в своем состоянии не заметил.

— Может, ты уж лучше меня забудешь, — наконец нерешительно сказала Белка.

— Тебя? — удивился Муравей.

— А что, никак?

Муравей кивнул, прикрыл глаза… и внезапно взмыл в небо, как пушинка, подхваченная ураганом.

Белка отскочила. Муравей почти исчез из виду, скрылся за верхушками деревьев. И… вдруг снова свалился на землю.

— Вот ей-богу, совсем тебя забыл, Белка, — сказал он, с болезненной гримасой потирая затылок. — А потом вдруг как вспомню…

Белка уставилась себе под ноги и пробормотала:

— Это был всего лишь один из вариантов.

— Ну конечно, — сказал Муравей.

Он уселся на землю. Но из-за падения он позабыл, что все на свете знал. И, к своему изумлению, без труда вскочил на ноги.

Немного погодя они в тяжком молчании брели по лесу.

Потом Белка сказала:

— А у меня дома еще банка букового меду.

— Да ну, — сказал Муравей, — и ты молчишь!

Он подскочил на месте от восторга и во все лопатки припустил к буку.

Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»

ОДНАЖДЫ ПАСМУРНЫМ ДНЁМ в конце года звери собрались на опушке леса. Меж голых деревьев гулял пронизывающий ветер, и большинство зверей чихали и кашляли или громко дрожали от холода.

— Ведь вот мороз красный нос, — сказала Лягушка, гордая своими познаниями.

— Не говори, — поддакнула, клацая зубами, стоявшая рядом с ней Муха.

— А давайте все спрячемся, — предложил Сверчок.

— А кто нас будет искать? — спросил Воробей.

— Да никто, — ответил Сверчок. — Мы просто ветер попросим дунуть, как весна придет. Он же может сделать так, что первые листочки шепнут: «Эй, вылезайте», — и тут-то мы все и выскочим.

— Запросто! — провыл ветер.

Звери грустно переглянулись. Все пожали друг другу руки и разбрелись прятаться.

Щука забралась под лист водяной лилии, Выпь укрылась за какой-то серой вешкой, Улитка залезла в самый темный угол своего домика, а Ворон закопался в собственные перья. Светлячок спрятался в темноте, у Медведя нашлась старая медовая кадушка с остатками меда на дне, а Белка заперлась в своем шкафу, обставившись бутылками с сиропом из буковых орешков.

Никто не знал, где прятались остальные. И все ждали весну.

И все же Белка не утерпела и написала письмецо Муравью. К своему невыразимому удовольствию, уже в первый день нового года она получила ответ. Бушующая метель подсунула конвертик ей под дверь, пустила письмо кружиться по полу и протиснула его в щелку шкафа.

«Привет, Белка!» — писал Муравей, и Белка прикрепила письмо к внутренней стороне шкафа и глядела на него всю зиму напролет, пока все остальные сидели попрятавшись.

— Привет, Муравей, — говорила она письму время от времени. И время проходило быстрее и чуть веселее.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ Белка и Муравей сидели рядышком на самой высокой ветке бука. Было тихо и тепло, и они глядели на верхушки деревьев и на звезды. Они поели меду и поговорили про солнце, про речной берег, про письма и предчувствия.

— Я этот вечер собираюсь сохранить, — сказал Муравей. — Как думаешь?

Белка уставилась на него с удивлением.

Муравей извлек откуда-то маленькую черную коробочку.

— Вот тут у меня уже день рождения Дрозда, — сказал он.

— День рождения Дрозда? — не поверила Белка.

— Ну, — сказал Муравей и достал из коробочки день рождения Дрозда. И снова они ели торт из сладких каштанов с бузинными сливками, и снова плясали под соловьиные трели, и Светлячок мерцал, а клюв Дрозда сиял от удовольствия. Это был самый замечательный день рождения, какой они только могли припомнить.

Муравей снова запихал его в коробочку.

— Вот и этот вечер туда же положу, — сказал он. — Там уже под завязку.

Он закрыл коробочку, попрощался с Белкой и отправился домой.

Белка еще долго сидела на ветке и думала о коробочке. Что там с ним сейчас, с этим вечером? А что, если он сядет или выцветет? А вкус меда, он сохранится? А вдруг его будет уже назад не запихнуть, если разок из коробочки достать? Что, если он вдруг упадет, или разобьется, ли, или закатится куда-нибудь? А что там еще, в коробочке этой? Приключения Муравья в его одиноких странствиях? Ранние утра в траве на берегу реки, когда волны поблескивают? Письма далеким зверям? И можно ли ее когда-нибудь действительно под завязку набить? А бывают другие коробочки, скажем, для печальных случаев?

Голова у нее закружилась. Она вернулась в дом и забралась в постель.

Муравей уже давно спал в своем домике под кустом. Коробочка лежала на полке у него над головой. Но крышку он прикрыл неплотно. Среди ночи она внезапно отскочила, и из нее в комнату стремительно вылетел минувший день рожденья. И вот Муравей уже отплясывает со Слоном, в лучах луны, под липой.

— Да, но я сплю! — возмущается Муравей.

— Ах, да ладно тебе, — отвечает Слон, вертя Муравья в танце. Он размахивает ушами и хоботом и приговаривет: «Славненько мы с тобой пляшем, а? — и — Ой, пардон», — когда наступает Муравью на ноги. И Муравей, говорит он, тоже может не стесняться оттаптывать ему пальцы, — на здоровье!

Светлячок мерцает в кустах шиповника, а Белка сидит на нижней ветке липы и машет Муравью.

Внезапно день рождения вновь втянулся в коробочку, и немного погодя Муравей проснулся.

Он протер глаза и огляделся кругом. Луна заливала комнату и осветила коробочку на полке. Муравей встал и плотно закрыл крышку. Но перед этим он ненадолго прижался ухом к коробочке и услышал шорох и плеск волн. И ему даже показалось, что он разобрал запах меда, но не был уверен, что ему это не показалось.

Он нахмурился и снова забрался в постель.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

— А ВОТ ЕСЛИ Я СКАЖУ, что пора мне в путь-дорогу, — спросил Муравей у Белки, — ты тогда огорчишься?

Они сидели на берегу реки и глядели на другую сторону. Было лето, солнце стояло высоко в небе, река поблескивала.

— Ага, — сказала Белка, — огорчусь. А если я тогда скажу, чтобы ты не уходил, ты рассердишься?

— Ага, — ответил Муравей, — рассержусь. Ну а если я тогда скажу, что все-таки ухожу, и что ты меня не сможешь удержать, ты тогда сильно огорчишься?

— Ага, — сказала Белка, — сильно огорчусь. — Она откинулась на спину и крепко зажмурилась. — Но если я тогда что-нибудь выдумаю, — продолжала она, — из-за чего тебе не захочется уходить, ты тогда здорово рассердишься?

— А чего ты придумаешь? — заинтересовался Муравей.

— Ну, это… — смешалась Белка. — Я придумаю, как только ты скажешь…

— А я сейчас хочу знать! — заорал Муравей.

— Но я еще ничего не придумала, — сказала Белка.

— Ну тогда я пошел, — сказал Муравей.

Белка огорчилась и сказала:

— Нет. Не уходи.

Муравей рассердился и сказал:

— Нет, я пошел. — И сделал шаг.

Белка промолчала и откинулась на спину.

Долгое время ничего не происходило.

— Ну? — спросил Муравей наконец. — Что ты теперь выдумаешь?

Но Белка покачала головой.

— Ты же еще не ушел, — сказала она.

— Но я на самом деле ухожу, слышишь? — объявил Муравей и сделал вид, что уходит. Через каждые два шага он оборачивался и спрашивал:

— Ну? Придумала, нет?

Но Белка всякий раз мотала головой.

Все это ей казалось очень сложным. Она боялась, что Муравей вдруг и в самом деле уйдет, и зайдет так далеко, что уж больше не вернется. Но она ничего не сказала.

Муравей уходил все дальше и делался все меньше. До Белки все еще долетали обрывки его слов: «Что-то придум… уж… Бел…»

В конце концов он совершенно скрылся из глаз.

«Теперь он в самом деле ушел, — думала она. — Теперь он в самом деле совершенно ушел». В глазах у нее что-то покалывало. «Слезы», — подумала она.

Но внезапно на горизонте возникло пыльное облако. Это к ней на всех парах несся Муравей.

Через несколько мгновений он стоял перед ней.

— Ну уж теперь ты должна мне сказать, — задыхаясь, выпалил он, уставился на Белку пронизывающим взглядом и погрозил пальцем прямо у нее перед носом. Пыльное облако медленно оседало на землю.

«Вот теперь придется мне сказать», — подумала Белка и что-то наконец придумала.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

ОДНАЖДЫ ЗИМНИМ ДНЁМ Белка писала письмо Муравью:

Милый Муравей

Муравей Муравей Муравей Муравей Муравей,

Муравей Муравей Муравей Муравей

милый Муравей

милый Муравей

Муравей.

Белка.

Это было странное письмо, и Белка сама не знала, зачем она его написала. Но она надела на него курточку, натянула ему на голову шапчонку, потому что было холодно, объяснила ему, куда оно должно идти, и распахнула дверь.

Письмо осторожно ступило за порог, скользнуло вниз по буковому стволу, пробралось по снегу и постучалось в окошко Муравья.

— Кто там? — спросил Муравей.

— Письмо, — ответило Письмо.

— Письмо? — удивленно переспросил Муравей и открыл дверь.

— Меня тебе послали, — сказало Письмо, слегка поклонившись и стянув с головы шапчонку.

Муравей осмотрел его со всех сторон, потом осторожно развернул.

— Прочту я тебя, что ли, — сказал он.

— Ну, давай, — согласилось Письмо.

Прочтя письмо, Муравей потер ладошки и сказал:

— Садись, Письмо, садись, дружище. Чем бы тебя угостить?

— Ну… — нерешительно сказало Письмо. — Вообще-то не знаю.

— Сладенького? — спросил Муравей.

— Во, точно! — сказало Письмо и зашуршало от удовольствия.

Муравей взял карандаш и написал в Письме кое-что сладкое сверху, а по некоторому раздумью — и что-то теплое снизу. Себе он положил меду.

Письмо шелестело от восторга, уголки его сворачивались в трубочку.

Так они сидели долго, и время от времени Муравей поднимался с места и писал что-то на полях Письма.

Когда стемнело, Письмо откланялось. Шел снег, и оно медленно пробралось по сугробам назад на к буку, вскарабкалось наверх и пролезло под дверь в комнату Белки.

— Ну, — сказала Белка, — с возвращением.

— Ага, — сказало Письмо и принялось рассказывать склонившейся над ним Белке о том, как там было, в гостях у Муравья, и напоследок о том, что он, Муравей, думал о Белке.

— Ну и что же? — спросила Белка.

— Да вот, сама читай, — сказало Письмо.

Прочтя письмо, Белка спросила у него, нельзя ли положить его себе под подушку.

— Да пожалуйста, — отвечало Письмо.

А за окнами бушевала метель, и Белкин домик трещал, и снег валил все гуще, и все вокруг делалось белей и белей.

Но ни Белка, ни Письмо об этом даже не догадывались. Они спали и мечтали о теплых словах и сладких чернилах.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

БЫВАЕТ ТАКОЕ — ничего не знать?

— написала Белка Муравью в один прекрасный день.

Муравей подумал, попрыгал, почесал за ухом и написал в ответ:

Да. Все бывает.

Немного погодя пришло еще одно письмо от Белки:

А вот не знать, что солнце светит и что лето и что Слон где-то там с ивы свалился: такое бывает?

Да.

— написал Муравей в ответ.

А вот еще не знать, что ты больше всего на свете любишь мед и сладкие буковые орешки и сахар?

— написала Белка чуть спустя.

— Да! — воскликнул Муравей. — Да! Да! — Он крепко зажмурился, побарабанил себя кулаками по голове и написал в ответ:

Да! Такое тоже бывает.

И тоже еще не знать, что тебе ужасно хотелось бы, чтобы кое-кто (а не просто кто-то там) к тебе случайно зашел: бывает такое?

— написала Белка вслед за этим.

Но когда Муравей собрался ответить на это письмо, перо его сломалось, бумага порвалась, а стол раскололся посередине. Дверь распахнулась, и порыв ветра подхватил и поволок его с собой, через лес, к буку, в Белкин домик.

— Ого, — удивленно сказала Белка, когда Муравей ввалился к ней и шлепнулся на пол. — Вот не знала, что зайдешь.

— Нет, — сказал Муравей. — Я и сам не знал. Он отряхнулся и кашлянул. — Я думаю, это случайно вышло.

— А я знаю, что у меня в буфете есть, — сказала Белка. На мгновение ей показалось, что это было единственное, что она всегда будет знать, хотя она и знала, что очень часто про это забывала.

Муравей уже уселся за стол.

Немного погодя они ели засахаренный шиповник и буковый мед и разговаривали о том, о чем и всегда, — о вещах обычных и вещах сложных и ни о чем в особенности.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

— МУРАВЕЙ! — крикнула Белка с высокого откоса. — Муравей! Муравей!

Она знала, что Муравья внизу не было, что он был далеко в пустыне — гостил у Льва.

«Странно, — думала Белка, — и все равно я его зову и думаю: а вдруг откликнется?»

— Муравей! Муравей!

Покрытый порослью папоротников и кривоватых елок откос отвесно обрывался вниз. Белка осторожно ступала вдоль края, но все же поскользнулась и упала.

— Муравей! — крикнула она еще раз, теперь уже пронзительно, отчаянно.

А потом все вокруг нее померкло.

«Где я?» — подумала она чуть позже и осторожно пошарила вокруг себя. Под руку ей попалось нечто скользкое.

— Муравей! — вскрикнула она, хотя имела в виду: «Помогите!»

— Спокойно, — сказал Слизень. — Это всего лишь я.

Белка облегченно вздохнула и постепенно стала что-то различать. Над головой у нее оказалось небо, вокруг — заросли, а сама она лежала на черной земле.

— Где я? — прошептала она.

— Хороший вопрос, — сказал Слизень. — Что бы тебе такое ответить? Я бы сказал, ты — здесь. Но это тебе мало что объяснит.

— Да уж, — сказала Белка. — А как я сюда попала?

— Лично я себя об этом никогда не спрашивал, — сказал Слизень.

— Муравей! — опять заголосила Белка. — Муравей! Муравей!

— Это еще что такое? — поинтересовался Слизень.

— Да так, ничего особенного, — ответила Белка.

— А можно, я с тобой вместе покричу? — попросил Слизень.

И он крикнул мягким, слизистым голосом:

— Муравей! Муравей!

Ничего другого ни сказать, ни крикнуть он не мог там, на дне оврага, где на них и наткнулся Муравей. Он возвращался из пустыни на спине Лебедя и услыхал, как кто-то тихонько зовет его по имени.

— Ты что тут делаешь? — приземлившись, спросил он у Белки.

— Я думала, что ты уже никогда не вернешься, — прошептала Белка.

— Что до меня, так я тут живу, — сказал Слизень. — Не знаю правда, насколько это тебе интересно.

Муравей смерил Слизня испытывающим взглядом и сказал:

— Ну, пошли, что ли.

И они с Белкой забрались на спину Лебедю.

— Я уж пока тут побуду, — сказал Слизень, — на всякий случай, мало ли что…

Лебедь расправил крылья и приготовился взлететь.

— Муравей, — сказал Слизень.

— Чего? — удивился Муравей.

— Муравей, Муравей, — повторил Слизень.

— Что это означает? — спросил Муравей.

Слизень беспомощно посмотрел на Белку.

— Ах, — сказала Белка, — да ничего это не означает. Поехали!

Они оторвались от земли и взмыли вдоль стен оврага вверх в небо, и через небо — к лесу.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

ЭТО БЫЛО в разгаре лета. Белка сидела за столом на верхушке своего бука.

Муравей где-то путешествовал, и, возможно, на возвращение его рассчитывать уже не приходилось. «Почти наверняка», — сказал он перед уходом.

Белка опустила голову на руки.

Было очень тихо.

Белка думала о Муравье и о дальних далях и о «почти наверняка» и о «никогда».

«Приуныла я что-то, — подумала она, — это уж точно. — Она осмотрелась. У ее стола тоже был унылый вид, и у окна, и у синего неба за окном, и даже у солнца, высоко в небе. Неужто все что угодно может приуныть?» — подумала она.

Внезапно вокруг нее раздались голоса: «Вот мы, например, очень даже можем приуныть».

Белка с изумлением огляделась вокруг. По стенам катились крупные слезы. «Стены мои», — подумала Белка. «Ага», — всхлипнули стены, тихонько вздрагивая.

И вдруг снова замерли. Слезы их высохли, и они застыли неподвижно.

Белка опять уложила голову на руки и задумалась. Если они могут расстроиться, они и рассердиться могут?

Внезапно она услышала рычание. На пол посыпалось все, что висело на стенах, они угрожающе шагнули на середину комнаты и вплотную обступили стол, скрежеща и скрипя от злости.

Белка закрыла лицо руками.

— Вы это на кого? — спросила она.

— На Муравья, — прорычали стены.

Белка отвела руки от лица и ошарашено уставилась на стены.

— На Муравья? — переспросила она. — Да ведь он же такой хороший!

— Ну вот еще, — фыркнули стены. — Ничего он не хороший!

И встали на свои прежние места.

Белка развесила по стенам все, что с них попадало, потом подошла к окну и уставилась вдаль.

— Муравей, — проговорила она тихонько. «Сердиться-то я не сержусь, — подумала она, — но все-таки…»

Очень издалека — возможно, с другого конца света — ей вдруг послышалось:

— Правда не сердишься?

Белка знала, что некоторые вещи выглядят правдоподобнее, чем они есть на самом деле. Но она знала и то, что «почти наверняка» никогда не означает «совершенно точно». Она потерла ручки, достала из буфета большой горшок меду и снова уселась за стол, уложив голову на руки.

Стены бесшумно, но весьма целеустремленно обступили ее.

— Мед, — подобравшись вплотную, зашептали они. — Вкуснятина.

— Э нет, — сказала Белка. — Это для Муравья. Он скоро придет.

Стены немного поворчали, но отступили, и снова сделались обычными стенами, встали на обычные места и притихли.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

ОДНАЖДЫ УТРОМ Белка проснулась и увидела, что все куда-то пропали.

Белка помчалась по лесу с криком: «Вы где?»

Но ответа не было, и вообще никого нигде не было. Она заглянула в домик Муравья — пусто. Постучалась к Жуку — тишина. Пошлепала ладошкой по воде в реке: никто не высунул голову ей навстречу. И никто больше не распевал на деревьях, и никто не шуршал в траве, и никто не пролетал мимо. Белка все обыскала. «Может, тут за травинкой кто сидит, — думала она, шаря в траве. — Или нет, вон там за буком они притаились. Неужто их в самом деле будет не найти?» — думала она мрачно.

К полудню она решила написать письмо.

Всем.

Вы где?

Давайте возвращайтесь.

Белка.

Но стояло полное безветрие, и письма ей отправить не удалось. Белка ужасно огорчилась. Она думала о Слоне, о Карпе, о Сверчке, о Воробье и прежде всего — о Муравье. «Муравей, — повторяла она, — Муравей…»

«Ну должны же они где-нибудь быть», — думала она. И в тот же момент почувствовала, что вовсе уже не так уверена, что кто-то где-то должен быть. Может, и вовсе нигде.

Она попыталась сообразить, что это могло означать, но в голове у нее стоял гул и грохот, и она опустилась в траву, привалившись к буку в самой чащобе леса.

Она представила, что отныне ей придется разговаривать с самой собой. «О чем вот только?» — думала она. Придумать ей ничего не удалось, и она испугалась, что сама с собой она сможет только молчать.

И те редкие подарки, которые ей еще предстоит получать, она будет дарить самой себе.

Солнце светило ей в лицо. «Ну хоть солнце никуда не делось», — подумала она мрачно. И в этот момент солнце скрылось, и вокруг нее сгустился туман.

Белка сидела под буком, и одно мрачное предчувствие в ней сменяло другое. Чувства были совершенно дурацкие, от них у нее заныли голова и ноги. Белка почувствовала страшную усталость и решила прилечь.

Когда она проснулась, был уже полдень. Светило солнце и слышался шорох крыльев — это мимо пролетала Цапля.

— Цапля! Да Цапля же! — закричала Белка, вскочив с места и размахивая руками, как мельница. Но Цапля не обратила на нее никакого внимания. Немного спустя Белка заметила Ежа, возившегося в кустах напротив ее бука, и услышала, как где-то вдалеке ойкнул Слон, стукнувшись о дерево. А потом она увидела Муравья.

— Муравей! Муравей! — завопила она, подбегая к нему. Муравей брел неровной походкой.

— Привет, Белка, — прохрипел он.

— Ты где был? — воскликнула Белка, хлопнув его по плечу.

— Чтоб я знал, — покачав головой, признался Муравей.

И Мотылек, который с трудом поспешал за ним, подтвердил:

— Мы и сами не знаем.

Белка прекратила расспросы. Одна мысль билась у нее в голове: они здесь, они вернулись!

Она побежала домой и перетрясла все свои запасы, чтобы отпраздновать что-нибудь со всеми вновь обретенными — неважно что. Она наполнила тарелки, налила стаканы, похлопала каждого по плечу и попросила больше не исчезать. Они должны это пообещать, все до единого.

Тоон Теллеген «Все равно тебя не брошу»

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ Муравей и Белка сидели рядышком на ветке перед Белкиной дверью.

Светила луна, и они лакомились медом и сладкими буковыми орешками.

Довольно долго они предавались этому занятию в молчании. Потом Муравей спросил:

— А ты вообще никогда от меня не устаешь, а, Белка?

— Я? — переспросила Белка. — Да нет.

Муравей помолчал и продолжил:

— Но ведь может такое случиться?

— Нет, — возразила Белка. — Такого случиться не может. Ну, скажи на милость, как это я вдруг от тебя могу устать?

— Да очень просто, — сказал Муравей. — Устать можно от чего угодно. Вот ты же иногда устаешь от буковых орешков?

— От буковых орешков… — проговорила Белка. Она глубоко задумалась, но так и не смогла припомнить, чтобы ей когда-либо случилось устать от буковых орешков. «Хотя все может быть», — подумала она.

— Но от тебя — ни в жизнь! — сказала она.

— О, — только и вымолвил Муравей.

Наступило долгое молчание. Нежные облачка осторожно выпутывались из кустов и медленно плыли по лесу, запутываясь в деревьях.

— А я порой сам от себя устаю, — наконец нарушил молчание Муравей. — А ты что ли нет?

— Ну и от чего ты устаешь-то? — полюбопытствовала Белка.

— И сам не знаю, — сказал Муравей. — Так, устаю, и все. В общем смысле.

О таких вещах Белке еще слыхивать не приходилось. Она поскребла за ухом и задумалась о самой себе. И вот, посидев таким образом часок-другой в глубокой задумчивости, она, к своему удивлению, тоже ощутила усталость от самой себя. Чувство было довольно необычное.

— Да, — сказала она. — Вот теперь и я от самой себя устала.

Муравей кивнул.

Был теплый вечер. Где-то вдали с ветвей ухала Сова, а высоко в небе висела Луна, большая и круглая.

Муравей и Белка молчали и отдыхали от самих себя. Время от времени они вздыхали, хмурили лбы и отправляли в рот парочку буковых орешков и ложку-другую меду.

И только поздно ночью, когда луна уже почти зашла, они полностью восстановили свои силы и уснули без задних ног.

Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»