МОЙ ПАПА РАССЕРДИЛСЯ.

У него из глаз полетели искры, отчего стол и стулья сразу загорелись.

Моя мама бегала туда-сюда с ведрами воды, чтобы успевать тушить пожар.

А потом он перестал сердиться. Но от стульев уже ничего не осталось. Дверцы на шкафах перекосились, а картины были все в саже.

Мой папа заплакал.

— Вот-вот, — сказала моя мама. — Крокодиловы слезы.

Слезы были огромные.

Он сидел на подоконнике, а слезы, которые катились у него по щекам, становились всё больше. Там даже была слеза, в которую можно было окунуть голову, слеза, в которой можно было плавать на лодке с веслами, на лодке с большим парусом, и даже слеза, в которую, как большой красный шар, село солнце.

Сейчас я, конечно, преувеличиваю.

Но мой папа на самом деле может очень сильно расстроиться. И из глаз у него могут лететь искры. А иногда он сам загорается, и тогда моя мама выливает на него ведро воды, а он от этого шипит, и во все стороны идет пар.

А еще он может очень сильно расстроиться и загрустить.

Тогда мы потихоньку выходим из комнаты.

— Ч-ш-ш-ш, — говорит шопотом моя мама. — Он грустит.

И тогда весь дом сразу становится грустным. Кажется даже, будто стулья завяли. Я хочу сказать: ведь предметы тоже могут быть грустными. И вилки, и ножики. А если открыть кран, из него польется грустная вода.

Но вот когда мой папа веселый, то даже картины на стенах трясутся от смеха так сильно, что иногда падают на пол.

А у стола от хохота подкашиваются ножки.

Ну ладно. Я ведь только хотел сказать, что мой папа может всё на свете. Быть сердитым, грустным и веселым. Или обыкновенным. Но это очень редко.

 

Тоон Теллеген. «Мой папа»

Долгие годы, прожитые вместе, они были бурно и страстно счастливы.

Никогда ни тени вражды или ненависти не промелькнуло между ними.

Но вот однажды вечером одна из них сказала:

— Не знаю даже, как и начать.

— Да не надо, — сказала вторая старушка. — Я и так знаю.

— Но я… — сказала первая старушка.

— Да-да, — перебила вторая старушка.

И они поведали друг другу, что вот так, внезапно, вдруг разлюбили друг друга.

Но, в сущности, добавили они, это произошло уже давно.

А если вдуматься, продолжали они, покачав головами, то так оно всегда и было.

Лучше уж было им никогда друг с другом не встречаться, или, вернее, хорошенько подумать наперёд.

Сорок лет назад им бы следовало быть рассудительнее. Сами виноваты, бормотали они.

Они стучали себя пальцем по лбу.

Дурёхи, думали они. Безмозглые, бестолковые дурищи.

Они потеряли сон, махнули на себя рукой, окончательно запутались и умерли.

Две маленькие старенькие старушки.

 

Тоон Теллеген. «Две старые старушки»