ЖАБА-ЧЕСНОЧНИЦА ПОСТУЧАЛАСЬ К ЕЖИКУ.
— Кто там? — спросил ежик.
— Жаба-чесночница.
— Заходи, — пригласил ежик. Жаба-чесночница зашла в дом, подошла к ежику и одним махом выдернула все иголки у него из спины.
— Ай! — закричал ежик. — Ай!
Жаба отступила на шаг назад и спросила:
— Как называется то, что ты сейчас чувствуешь, ежик?
— Злость, — плакал ежик. — Я ужасно зол. Жаба внимательно посмотрела на него и покачала головой:
— Нет, — сказала она. — Ты не злой.
— Я злой, — сквозь слезы сказал ежик.
— Не по-настоящему, — констатировала жаба. Она повернулась и вышла из комнаты.
— Жаль, — добавила она, уходя.
Чуть позже она постучала в дверь к улитке.
— Войдите, — сказала улитка, которая в тот момент размышляла об остановках и опозданиях.
Жаба зашла в комнату и вывернула улиткины рожки в другую сторону.
— Ай, — простонала улитка с мукой в голосе.
— Нет, — решила жаба. — Это тоже не настоящая злость. Обидно, улитка.
И не успела улитка во второй раз сказать «Ай!», как жаба уже ушла.
Она отправилась к слону и завязала его хобот тугим-тугим узлом. Потом она заклеила рот лягушонку, забросила карпа на вербу и в лоскуты изорвала плащ кузнечика.
Все звери кричали «Ай!» и злились, а лягушонок даже шипел от ярости. Но каждый раз жаба говорила: «Нет, это не злость», — или: «Ну, если это называется злостью…» — или: «Настоящая злость совсем не такая».
Под вечер она остановилась на поляне посреди леса, топнула пару раз ногой, налилась красной краской, взмахнула руками и крикнула:
— Что, неужели никто не сердится? Отовсюду раздавались сердитые крики и жалостные стоны.
— Ну, нет так нет, — сказала жаба. — Значит, никто.
Она почесала в затылке, пожала плечами и, пробираясь между деревьями, пошла прочь из леса.
В тот вечер все пострадавшие от жабы звери собрались вместе. Сверчок вставлял в спину ежику одну за одной его иголки, а черепаха осторожно разворачивала на место улиткины рожки. Белка развязывала узел на хоботе у слона, а дрозд отнес карпа обратно в реку, пока цапля клювом разжимала рот лягушонку. Лягушонок зло квакнул:
— Я что, не рассердился?
— Нет, — сказала цапля. — По крайней мере, не слишком.
— Что? — квакнул лягушонок, но это был скорее визг, чем квакание. Он замолчал и обиженно уставился в землю.
— Может, мы действительно не умеем по-настоящему сердиться? — сказала белка, которую жаба подняла за уши, вытащила из домика и посадила на ветку перед дверью.
Звери смотрели друг на друга и морщили лбы. Никто из них не знал, что же это такое — по-настоящему рассердиться. Может, это что-то другое, совсем не похожее на обычную злость? Может, это больше похоже на радость? «Очень может быть», — подумали они.
— Или на что-нибудь тяжелое, — сказала черепаха. — Может, на это оно похоже. На что-то ужасно тяжелое, чего мы не можем поднять.
Звери задрожали.
Было темно и холодно, и все молча поплелись по домам.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
ВО ВРЕМЯ ЕЖЕДНЕВНОГО СОБРАНИЯ на лесной поляне Таракан выступил с предложением: приготовить пудинг.
— Давай! — сказала Лиса, — но мы это о чем, собственно?
— О положении дел, — сказала Пеночка.
— Точно, — поддержал насупленный Карп.
— Нет, — сказал Таракан. — Не понимаете вы меня. Я имею в виду — пудинг для всех. С начинкой из всякой всячины: трава, желуди, мед, кора, буковые орешки, водоросли, ракушки, листья, смола, вода, чертополох, мел, грязь, ну я не знаю…
— Положение дел, — пробормотала Лисица. Но остальные, заслышав про свои любимые лакомства, навострили уши.
— Хорошая идея, — сказал Белка. Медведю уже не терпелось приступить к делу.
Они тут же принялись за работу, и к вечеру был готов пудинг величиной с поляну, так что звери не без труда протискивались мимо него. Он доходил до самых верхушек деревьев, а до его собственной верхушки можно было добраться только с помощью двух наспех сколоченных друг с другом лестниц.
Таракан восседал посреди своего детища, но пудинг был такой мягкий, что его мало-помалу засосало вниз, и достать его удалось только Аисту и не без труда.
Гусеница скатывалась по некрутому откосу из каштановых листьев и вопила от восторга.
Вечером был праздник. Светлячок зажег свой огонек, Слон трубил, Пчела жужжала громче обычного, и по мелодичному сигналу Соловья все набросились на пудинг.
Звуки пиршества не смолкали в течение нескольких часов. Трещало, хрустело и скрипело так, что казалось, весь лес кто-то перемалывает в мясорубке.
Никто не произносил ни слова. Все ели. Один не отставал от другого.
Когда уже где-то около полуночи Муравей перетирал челюстями последнюю сахарную крошку, все уютно откинулись на стульях, благодарно кивнули Таракану и сочли, что до дому они дойти не в состоянии.
Часом спустя могучий храп поднялся к полному мерцающих звезд небу, нависавшему над лесом.
Будто бы оно устало и решило немного облокотиться на мир.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
СВЕТЛЯЧОК ЛЕЖАЛ В ТЕМНОТЕ НА ВЕТКЕ БУКА И ТИХОНЬКО СВЕТИЛСЯ.
«Эдак мне, пожалуй, и не уснуть будет, — думал он, покачивая головой. — Погашу-ка я свет», — решил он чуть позже. Но без света ему не было видно, как он лежит, а он всегда непременно хотел видеть, как он лежит. А вдруг он лежит как-нибудь не так?
«Очень может быть, — думал он. — Это сколько угодно. И до чего же я сложно устроен!» — удивлялся он сам себе в промежутках между остальными мыслями.
Немного погодя на огонек к нему залетел Мотылек.
— Мотылек, — сказал Светлячок, — вот я сейчас свет потушу. Посмотришь, как я лежу?
— Давай, — сказал Мотылек.
Светлячок потушил свет и провалился в сон.
В полночь он проснулся.
— Ну, как я лежу? — поинтересовался он.
Но Мотыльком к тому времени овладела охота к перемене мест, и он улетел.
Светлячок зажег свет, убедился в том, что лежит он хорошо, потушил свет, перевернулся на бок, вновь зажег свет, чтобы посмотреть, как он теперь лежит, снова потушил свет, но уснуть уже не смог.
Взошло солнце.
«Ну вот, теперь можно и без света», — с облегчением подумал Светлячок. Потушив свет, он свернулся в клубочек и уснул крепким сном.
Он проспал весь день, поскольку знал, что может в любой момент посмотреть, хорошо ли он лежит. «Вот в чем дело-то», — думал он во сне и кивал самому себе.
Иногда он называл себя Сложным Светлячком. Но, когда он как-то раз поприветствовал Жука: «Привет, Жук, я — Сложный Светлячок», — то получил в ответ: «Привет тебе, Сложный Светлячок, я — Жестоковыйный Жук», — и они уставились друг на друга с изумлением.
Тогда все усложнилось еще больше, и Светлячок подумал: «Надо полагать, я — Страшно, Страшно Сложный Светлячок». Но вслух он этого не сказал, а то еще выяснилось бы, что и Жук — Жутко, Жутко Жестоковыйный Жук, или того похлеще.
И Светлячок вздохнул в своем полуденном сне.
Тоон Теллеген. «Они ещё спали»
МЕДВЕДЬ СНОВА БЫЛ ИМЕНИННИКОМ и устроил пышный праздник. Его предыдущий день рождения случился только-только на прошлой неделе, но это было не в счет. Этот был — настоящий. Его друзей совершенно не смущало то, что дни рождения Медведя случались все чаще и чаще.
Праздник быстро вошел в силу. Ворон и Соловей устроили музыку, и на площадку вышли первые танцоры. Это были: Кузнечик, во фраке с иголочки, и Слон, по такому случаю взявший ванну и смотревшийся великолепно в своей гладкой серой коже. Они вальсировали по площадке из угла в угол, наступали друг другу на ноги, при неожиданном ускорении темпа валились на столики гостей и то и дело кувыркались по земле, когда музыка требовала изящного поворота. Тем не менее, они сорвали бурные аплодисменты.
По просьбе Медведя Пчела прожужжала печальную песню о некоей заблудшей Осе, которая забралась в какой-то цветок и нашли ее только через несколько дней, измученную и всю в пыльце. И с тех пор ей уж было неповадно собирать мед. Во время представления Медведь расчувствовался и пару раз хлопнул в ладоши, а под конец прослезился. «Спасибо тебе, Пчелушка, уважила…» — бормотал он.
После Пчелы наступила очередь Жирафа — тот раздобыл где-то пару ходулей и теперь хотел похвастаться. Это было великолепное зрелище — рассеянный Жираф, разгуливающий на ходулях. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он стукнулся головой о крышу домика, не рассчитанного на такие фокусы. На помощь Жирафу бросились Муравей и Дятел.
Все до единого отлично повеселились и снова и снова поздравляли Медведя и желали ему скорейшего нового дня рождения.
Белка сидела на диване и уплетала торт — кусок за куском. Мало-помалу она заваливалась на спину, а живот ее становился все толще и толще. В конце концов, он раздулся настолько, что никто не мог больше окинуть его взглядом. Звери благоговейно столпились вокруг жующей Белки, но никому не удавалось обозреть ее громадный живот — ни привстав на цыпочки, ни даже забравшись на стул. Было слышно, как торт бурчит у нее в животе, но можно было только предположить, что там с ним происходило, как Белка могла еще смотреть на него и как только в нее еще лезло.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
Дорогая белка!
В мой день рождения я хочу получить только один подарок.
Я очень долго думал, но так и не придумал, откуда бы тебе его взять. Но я все равно его попрошу.
Я хочу уверенность в том, что утром снова взойдет солнышко.
Когда я по ночам сижу дома и не могу заснуть, то мне бывает так темно, что я не верю, что солнышко взойдет снова.
Это очень странный подарок? Думаешь, у тебя получится его найти? Ты мне его подаришь?
Но это должна быть серьезная уверенность. Не такая, как с луной или с зимой.
Больше я ничего не хочу. И не хочу, чтобы кто-то еще приходил ко мне на день рождения.
Суматоха всегда все портит.
Но торт я все равно приготовлю. Для тебя.
Торт с буковыми орешками, хорошо?
Ежик.
На следующий день белка отправилась на день рождения к ежику.
Поле долгих поисков ей все-таки удалось найти уверенность.
В кустарнике под дубом ежик дрожащими пальцами разворачивал подарок.
— И вот это — уверенность? — спросил он с горящими глазами.
Подарок был маленький и невзрачный. Его вполне могло сдуть ветром, или кто-нибудь по неосторожности вполне мог бы на него сесть, и тогда его было бы уже никогда не найти.
— Да, — сказала белка.
Ежик долго рассматривал подарок со всех сторон, а потом припрятал его между своими самыми острыми иголками, чтобы туда никто не добрался.
— Так-так, — сказал он. — Пускай сегодня вечером будет темно, правда, белка?
Белка кивнула и уселась на траву рядом с тортом с буковыми орешками.
Ежик сел с другой стороны. И они стали праздновать.
Тоон Теллеген. «Письма только для своих»
ВНЕЗАПНО, ПОСРЕДИ НОЧИ, Белка проснулась. Приснилось ей что-нибудь? Она не помнила снов, но ей было страшно. Она дрожала, хотя и не от озноба, и ее лоб и шею заливал холодный пот.
Белка попробовала затаиться и прислушаться к звукам извне. Может быть, это просто кто-то стучал в дверь или кричал вдалеке. Но стояла полная тишина. Она снова улеглась, но заснуть больше не могла. Бесчисленные мысли роились у нее в голове. Но что с этим делать, и почему так, и что будет потом? Все это были вопросы, ответов на которые она не знала, и прежде всего на последний вопрос, не дававший ей покоя: что будет потом?
Она не могла придумать ничего, похожего на ответ. Что такое «потом»? — думала она. Как-то раз она побеседовала об этом с Муравьем, но тот пожал плечами и заявил, что ни о каком «потом» он слыхом не слыхивал и что, вполне вероятно, это означает «ничего». Но Белке этого было недостаточно. Как-то раз она слыхала от Сороки, что «потом» было наоборот от «раньше», но что такое тогда это «раньше»?
Ночь была темная. Белка распахнула окно, чтобы глотнуть темноты и поискать взглядом звезды среди облаков.
«Я — только сейчас», — думала она, стоя у окна и глядя в ночное небо. — «Может быть, Муравей прав, — раздумывала она, — и «потом» — это ничего. Но что такое наоборот от «ничего» — что-то или ничто? Существует ли «раньше» или нет? И почему, в сущности, она не может уснуть, когда такие мысли убаюкают кого угодно?»
Она глубоко вздохнула, и ее вздохом снесло листок с бука. Она слышала, как его шорох затихал вдали.
«Я — это только сейчас, — подумала она снова. — Я никогда не была «потом» и никогда не буду «раньше». И, по мере того, как терялась нить ее мыслей, которые всегда были умнее ее самой, на нее снисходило умиротворение. Она вернулась назад в постель, забралась под одеяло, сказала: «Сейчас — или никогда», и в тот же момент уснула.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
Две старушки очень любили друг друга. Они осыпали друг друга ласками, целовались и обнимались всякий раз, как только им удавалось улучить момент.
Происходящее вокруг их не занимало, они были заняты только друг другом.
Но счастливы они не были.
Если быть абсолютно честными, думали они, совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, думали они, вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно неспособны любить!
Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось всё реже и реже.
Ночью, уставясь в темноту неподвижным взглядом и делая вид, что спят, они пытались придумать — желательно поскорее, ведь они были стары и смерть была не за горами, — как сделать так, чтобы любить друг друга сильнее.
Они покупали учебники о любви и выучивали наизусть целые главы. И всякий раз говорили друг другу:
— Ну вот, видишь, — и безнадёжно покачивали головами.
Их одолевали усталость и головокружение. И порой, когда всё вокруг казалось расплывчатым и неверным, они устремлялись друг к другу в объятия, но, не оценив расстояния, валились на пол, как кули с мукой.
Однажды они упали так сильно, что не смогли подняться.
— Может, хоть теперь мы любим друг друга достаточно, — с трудом произнесла одна старушка. — Ох, хотела бы я верить!
— Я тоже, — всхлипнула другая старушка. — Но ведь это же всё равно не так.
Медленно, очень медленно дотянулись они друг до друга и, не в силах сдерживаться, принялись целоваться с ещё большей страстью, чем когда-либо. В глазах у них потемнело. Они не могли выговорить ни слова. Но они знали, что этого всё равно недостаточно. Хотя это, наверно, было неважно.
Наступил вечер, а они всё лежали в отчаянии.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
ГЛУБОКО ЗАДУМАВШИСЬ, БЕЛКА брела по лесу вдоль хлебного поля. Хлеба были высокие и зрелые, солнце стояло в зените. Белка и сама не знала, куда идет. «Может, я на полпути к дому, — думала она, — а может, к Муравью». Она ждала, куда приведут ее ноги.
Время от времени в небе появлялось маленькое, похожее на мышь серое облачко, а с кустов вдоль тропинки, по которой ее вели ноги, свисали тяжелые ягоды ежевики. Ноги привели ее на обочину, застыли как вкопанные и вдруг скакнули вверх так, что Белкина спина скакнула вниз, опустилась в траву и там распрямилась.
Когда Белка проснулась, шел дождь. Ноги торопливо повели ее дальше.
«Мне ведь домой нужно», — думала Белка, но у ног было другое мнение. Они затащили ее на верхушку березы, где в домике под шапкой листвы жил Дрозд.
— Добро пожаловать, — сказал Дрозд.
— Я, в общем-то, не собиралась… — пробормотала Белка, но ноги уже устроились под столом.
Белка с Дроздом сыграли партию в домино, причем условием было, что проигравший придумывает приключение. Дрозд выиграл и немедленно обновил приключение, которое придумала для него Белка. Это было великолепное приключение, и веселое, и грустное, которое и не перескажешь. Белку же тем временем ноги привели домой. И она уснула, и ей снилось, что она говорила «добро пожаловать» всем зверям, которые нежданно явились ее проведать: Мыши, Жаворонку, Кальмару и Сороконожке. Они играли в кости, вверх ногами, в небе. Их гигантские кубики перекатывались от горизонта к горизонту. Выиграла Мышь, с двойной четверкой, далеко на севере, поблизости от полной луны, а другие, лежа спине на влажном мху, восхищенно аплодировали.
Вот что снилось Белке той ночью.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ЖУК ОБЪЯСНЯЛ СВЕРЧКУ, КАК ПРАВИЛЬНО СЕРДИТЬСЯ.
— Нет, — говорил он. — Глаза не закрывай. Глаза надо открыть и сверкать ими. Смотри, вот так, — и он сверкнул глазами.
— Ух ты, — удивился сверчок. — Вот оно, значит, как. — И тоже попытался сверкнуть глазами.
— Вот-вот, — сказал жук. — Уже лучше. Он сделал шаг вперед:
— А теперь надо с грозным видом наклониться вперед.
Сверчок наклонился.
— Хорошо, — похвалил жук. — Можно, конечно, еще более грозно, но так тоже ничего.
Он наморщил лоб, взглянул на сверчка и продолжил:
— Но самое главное, ты должен действительно разозлиться. То есть, у тебя должны быть настоящие злые мысли.
— У меня нет злых мыслей, — признался сверчок. — У меня никогда не бывает злых мыслей.
— Тогда их надо придумать, — сказал жук. — Это непросто, но у тебя получится.
И сверчок попробовал придумать злые мысли.
Он наклонился вперед, сделал довольно грозный вид и сверкнул глазами. Но вот придумать злые мысли у него не получилось.
— Я никогда раньше их не придумывал, — сказал он через некоторое время.
— А что ты можешь придумать? — спросил жук.
— Ну… мед, и чертополох, и хорошую погоду… все это я легко могу придумать, — сказал сверчок, и глаза у него заблестели.
Жук вздохнул:
— Это все не то.
— И что теперь делать? — спросил сверчок.
— Представь себе, что ты разозлился на меня, — сказал жук. — Я испортил тебе день рождения, наступил на ногу, помял крылья, сказал тебе, какой ты, сверчок, страшный и как ты противно трещишь… Ну, для начала хотя бы это.
Сверчок еще раз наклонился, в глазах у него сверкнули настоящие искры, и он подумал о том, как жук у него на дне рождения перевернул все торты, пошел с ним танцевать и отдавил ноги, а потом еще кричал всем, что сверчок противно трещит… «Противно! Противно!»
И тут он почувствовал, как внутри у него растет злость, и отвесил жуку здоровенную оплеуху.
— Вот! — завопил он. — Вот тебе! Жук повалился на спину.
— Очень хорошо, — сказал он сквозь слезы, — молодец, сверчок.
Он даже не мог сам подняться. Забыв все свои злые мысли, сверчок поднял жука на ноги.
— Извини меня, — попросил он, виновато поглядывая на него.
— Извини меня? — плакал жук. — Извини меня? Спасибо тебе, жук! Вот что ты должен сказать. Огромное тебе спасибо, жук!
— Спасибо тебе, жук, — сказал сверчок. Жук кивнул — это означало, что он доволен, и сверчку надо продолжать в том же духе. Сверчок разбежался и полетел.
— Огромное спасибо, жук! — неслось ему вдогонку. — Огромное спасибо, ты понял?
— Огромное спасибо, жук! — крикнул сверчок.
— Вот это правильно! — всхлипывая, прокричал ему жук.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
БЕЛКА ПОДНЯЛА ГОЛОВУ ИЗ ЗАРОСЛЕЙ КРАПИВЫ. Грохнулась! Да еще как! Глаза ее налились слезами, на руках, ногах и хвосте появились толстые пупырышки, и она принялась яростно чесаться.
Только что она сидела за столом, на верхушке дерева, в гостях у Цапли. Разнежено откинувшись на стуле, она прикрыла глаза и уж было задремала, как вдруг перед ней внезапно появилась Муха.
— Эй, — сказала Белка. — Напугала.
— Ну, — сказала Муха.
— Ты что, как-нибудь погромче не можешь?
— Не могу, — сказала Муха.
— Я тут в гостях, — сказала Белка.
— Я тоже, — сказала Муха.
— А кто тебя звал? — спросила Белка.
— А кто тебе сейчас пинка даст? — заорала Муха и наподдала Белке так, что та вылетела в окно прямо в крапиву.
Когда ее слезы высохли и жжение унялось, Белка попробовала забыть о Мухе.
Как бы не так! И хотя ей, в сущности, не хотелось больше вспоминать обо всей этой истории, она заметила, что влезает на дерево, на цыпочках подкрадывается к двери Цапли, входит в дверь и крепко хватает Муху за крылья.
— Ай! — вскрикнула Муха.
Белка быстро скользнула вниз по стволу дерева, соскочила в мох, бросилась прочь и ворвалась в дом Муравья. Снаружи слышалось жужжанье Мухи, которая определенно ее разыскивала. Жужжанье звучало странно, то высоко, то низко. Потом послышался звук удара.
Белка вышла на улицу. Под буком, возле гриба, в траве, вверх ногами, покосившись набок, торчала поверженная Муха. Помятое Белкой крыло бессильно свисало у нее вдоль тела. Она метнула на Белку свирепый взгляд.
— Ну, ты у меня дождешься! — сказала она.
Белка содрогнулась. Немного погодя рысью примчались Жираф с Леопардом. Они уложили Муху на носилки из двух покрытых мхом веток, подхватили их и потрусили прочь из леса в некое уединенное местечко, где жил некто по имени Жуктор — который, по слухам, всех зверей всегда делал лучше прежнего, будь они смертельно ранены, больны или даже и вовсе мертвы.
Белка задумчиво потащилась домой, время от времени почесывая последние пупырышки на хвосте.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»