Две старушки привыкли друг к другу настолько, что одна частенько ставила свою чашку на вторую, а другая придвигала свой стул к первой и устраивалась читать газету на её спине.
Они любили друг друга, часто это повторяли, и больше им говорить было особенно не о чем.
Если же они всё-таки заговаривали о чём-нибудь, то говорили друг другу не «ты», а «оно»: «Во как оно скособочилось-то» или «Да оно едва на ногах стоит, как только не упадёт?!»
Когда же им случалось не удержаться на ногах, они, тряся головами, помогали друг другу подняться.
По утрам они смахивали друг с друга пыль и, опираясь друг на друга локтями, молча пили кофе.
А по ночам одна старушка забиралась под другую, плотно укутывалась в неё, поворачивалась на бок и засыпала.
Когда одна из них в конце концов умерла, вторая выволокла её на улицу, положила на краешек тротуара и присела сверху, чтобы перевести дух.
— Вы на ком-то сидите, — сказал, проходя мимо, какой-то старичок.
— Да нет, — отвечала старушка. — Ничего подобного.
Немного передохнув, она встала и отправилась домой.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ В ЛЕСУ по случаю какого-то праздника состоялось музыкальное представление. В первом отделении с сольным номером выступал Комар. Он пищал на все лады и сопровождал свое пение потиранием лапок. В перерыве был торт. Потом концерт продолжили Сороконожка и Слон, и это было весьма звучно и чуть менее занудно, чем комариный опус.
На березовом листе сидела Бабочка и внимательно слушала. Она страдала расстройством сна и страстно надеялась, что услышит хоть что-нибудь, что нагонит на нее сон. Но, стоило ей задремать, как Слон выдувал фальшивую ноту, от которой у Бабочки что-то вибрировало в спине, примерно там, где начинались крылья, и она вздрагивала и просыпалась.
Когда концерт кончился, она пошла домой вместе с Белкой, попросить у той какую-нибудь снотворную книгу.
— На вечерок, — потупившись, сказала она.
Белка дала ей какой-то пыльный том с серой обложкой и большими буквами, которые со временем скатились к низу страниц и годами лежали там вперемешку.
С книжкой под крылом Бабочка полетела в свой домик на иве у реки. Там ей навстречу попался Жираф, который напросился переночевать: «у тебя так уютно»…
— Хорошо, — сказала Бабочка, и они забрались в постель.
Бабочка раскрыла книгу и попробовала читать, но это раздражало лежавшего рядом с ней Жирафа.
— Когда у тебя глаза раскрыты, я спать не могу, — сказал Жираф. — Со мной всегда так.
Бабочка закрыла глаза, и Жираф мгновенно провалился в сон и захрапел, отчего Бабочка вздрогнула так, что глаза ее вновь распахнулись, и тогда в свою очередь проснулся Жираф и попросил Бабочку закрыть глаза. Так тянулись ночные часы.
Наступило утро, и они встали, потягиваясь и зевая.
— Ну и ночка, — сказал Жираф. — Одного раза с меня, пожалуй, хватит…
Ветка ивы, на которой стоял домик Бабочки, была хрупкой и треснула, когда Жираф подпрыгнул, чтобы расправить ноги. Жираф и Бабочка свалились на землю, и более того: глубоко под землю. Там было темно, тихо и тепло, так что в конце концов они оба одновременно провалились в сон, и спалось им прекрасно, хотя Жираф и храпел во всю мочь.
Белка в это время еще спала дома. Ей снилось, что Уховертка приняла дупло дерева за ухо, забралась в него и принялась сверлить. Она слышала, как дерево голосило и звало на помощь. Белка откашлялась и издалека, во сне, крикнула, чтобы Уховертка немедленно прекратила.
Немного погодя ей приснилось, что они с Муравьем открыли мир, и звезды, и что вдвоем они выдумали Луну, круглую, желтую, светящуюся штуку над лесом. Цвет был находкой Муравья, так же как и форма и расположение на небе, но странное сияние, ясное и в то же время неяркое, светлое и одновременно темное, Белка выдумала совершенно самостоятельно.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ПОСРЕДИ ЛЕСА ВСТРЕТИЛИСЬ БЕГЕМОТ И НОСОРОГ. Тропинка была узкой, и они никак не могли разойтись.
— Я тебе не уступлю, — сказал бегемот.
— Я тоже, — сказал носорог. Они уставились друг на друга.
— И что теперь? — спросил бегемот.
— Да, что теперь? — сказал носорог.
Был полдень. Солнце светило на землю сквозь листву деревьев, вдалеке журчал ручей.
— Давай присядем, — предложил бегемот.
— Давай, — согласился носорог.
Они уселись на дорожке и задумались.
— Я ни за что не сойду с тропинки, — время от времени повторял бегемот на всякий случай, — что бы ты там себе ни думал.
— И я не сойду, — говорил носорог. — Что бы ты там себе ни думал.
— А ведь мы могли бы разозлиться, — сказал бегемот после долгого молчания, — и броситься друг на друга.
— Да, могли бы, — согласился носорог.
— И одному из нас пришлось бы посторониться. А как иначе?
— Так и есть.
— Но, уж конечно, это был бы не я, — сказал бегемот. Он поднялся и постарался посмотреть на носорога как можно более устрашающим взглядом.
— А кто же тогда, я? — грозно сказал носорог, тоже поднимаясь на ноги.
— Да нет, — вздохнул бегемот и снова уселся на тропинку.
Долгое время оба молчали. А потом бегемот спросил:
— Тебе, случайно, не хочется пожевать сладкой травы?
— Еще как, — сказал носорог.
У бегемота оказался с собой горшочек засахаренной травы. И они вместе ее съели. А потом рассказали, куда они направлялись.
— Но мы ведь не уступим друг другу дорогу, — сказал бегемот.
— О нет, — подтвердил носорог, — мы этого не сделаем.
Они радостно похлопали друг друга по плечам и даже поплясали немного на узкой тропинке посреди леса. Но при этом каждый зорко следил, чтобы другой не проскользнул мимо.
— До чего мы красиво танцуем, — сказал бегемот.
— Блестяще, — сказал носорог.
— Да, блестяще, — согласился бегемот.
Когда наступили сумерки, они решили отправиться по домам.
— Пока, бегемот, — сказал носорог.
— Пока, носорог, — сказал бегемот.
Они развернулись каждый в свою сторону.
— Но если я снова тебя встречу, я ни за что тебя не пропущу, — добавил бегемот.
— Я тоже, — крикнул ему носорог, — уж поверь.
А потом они пошли по домам, один — в одну сторону, другой — в другую. Они пытались насвистывать и время от времени приплясывали, как в том танце, который они станцевали вдвоем на узенькой тропинке.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
БЕЛКА ДОСТАТОЧНО ХОРОШО ЗНАЛА ЛЕС, чтобы понимать, что в нем к чему. Но вот откуда он взялся? Она подозревала, что однажды кто-то его открыл да и пошел себе дальше.
Белка решила отправиться в путешествие, чтобы отыскать того, кто открыл лес, а может, и все остальное.
Вскоре она дошла до подножия горы, перебраться через которую было невозможно, однако через несколько минут Белку подхватила Ласточка, перенесла ее в пустыню, опустила на землю, смахнула с крыльев пот и улетела.
Дальше Белке пришлось идти пешком. Вскоре она увидала Песчаную Крысу, которая куском камня колотила по скале, извлекая каплю воды. Белка тоже принялась колотить по камню — капля скользнула ей на нос, и половину ее Белка слизнула. Вторую половину она на всякий случай припрятала.
За пустыней лежала бухта, а в бухте качался на волнах ствол дуплистой ивы, и Белка забралась в него и вышла в открытый океан.
Солнце только что село. Океан был гладкий, как зеркало. Она опустила хвост в теплую воду. Несколько дней, а то и недель спустя она пристала к берегу, ступила на землю и оказалась в какой-то долине, и тут же дорогу ей преградила паучья сеть.
— Дальше нельзя, — сказал Паук.
Белка попятилась, свалилась в яму и очутилась в голой темной пещере.
— Погоди-ка, — произнес тут чей-то голос. Вспыхнул свет, и она увидела примостившегося в уголке Светлячка. Он показал ей свои расписанные рисунками шершавые стены. Белке они совершенно не понравились, да и к тому же ей было как-то не до них.
— Уж извини, — как можно мягче сказала она Светлячку.
— Ах, — сказал Светлячок, который, побледнев, отпрянул и потух, — ничего удивительного.
Когда она снова выбралась на землю, ее поджидал Воробей. Он перенес ее в свой дом, выстроенный из чистого воздуха. И еда была там из воздуха, и ножи, и вилки. Даже дочиста вылизав все эти невидимые тарелки, наполненные исходящим паром воздухом, Белка ничуть не наелась.
Допив свои полкапли воды, она отправилась дальше, но свалилась в реку, и течение пронесло ее мимо Слона, который, сидя на бережку по горло в грязи, горланил песню о том, как прекрасна жизнь.
В конце концов она добралась до первого лесного дерева. На длинной вислой ветке стоял, подбоченясь, Жук.
— Я тут живу с давних-предавних времен, — заявил он, поблескивая крыльями.
— Но до давних-то пор ты здесь не жил, — сказала Белка, пытаясь вспомнить, как долго ее не было.
— Нет, — сказал Жук. — До давних пор я жил далеко.
Следующее дерево показалось Белке знакомым. Она взобралась наверх и распахнула дверь, и увидела комнату, о которой у нее были некие смутные воспоминания. А потом Белка забралась в постель, о которой у ней вообще не осталось никаких воспоминаний, даже малейших.
И только заснув, она вспомнила точно, где она была.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
Две старушки вышли из дому — стоял прекрасный день, а они вот уже несколько месяцев не ступали за порог.
В тот же миг они были сбиты с ног.
«Ничего удивительного», — подумала одна старушка.
«Какие же мы всё-таки дуры», — подумала другая.
Они лежали на земле, а перед ними стоял малюсенький человечек. Такого крошечного человечка им еще встречать не доводилось.
— Виноват, — сказал он.
— В чём? — удивились они.
— Как это в чём? — в свою очередь удивился человечек. — Да в том, что налетел на вас, вот в чём.
Они не могли поверить, что он сумел сбить с ног их обеих, и так и сказали:
— Ну, для этого, вообще говоря, вы ростом не вышли.
Человечек взглянул на них опечаленно и опустил глаза.
— Ну хорошо, хорошо, — сказали они. — Вы сбили нас с ног, отлично.
Человечек захныкал. Это было невыносимо. Он скулил, как щенок.
— Да ладно же! — закричали старушки. — Вы нас обеих с ног свалили! И теперь — весьма сожалеете! Ладно!
Они кричали изо всех сил и сами уже верили своим словам.
Человечек перестал хныкать, но продолжал вздыхать.
Он уселся на край тротуара, обхватив ладонями голову.
Старушки от боли не могли подняться; к тому же, у них наверняка было что-то сломано.
Наступил вечер, начало подмораживать. Они лежали там, на тротуаре, перед своим домом. Маленький человечек, вздыхая, сидел напротив.
Где-то на часах пробило одиннадцать. Издалека до них доносилась приглушённая музыка.
— Вам не пора ли домой? — спросили они наконец.
Человечек поднял голову и кивнул. Он рассказал, что живёт у реки и у него есть небольшая лодка. Но чтобы её на воду спустить, нет, до этого никогда не доходило. Он бродит по городу изо дня в день, неутомимый, не замечая ничего вокруг. У него нет никакой цели.
В тот же самый день другой человечек, неподалёку, вдруг проникся верой — хотя совершенно не хотел становиться верующим. «Чушь! — кричал он. — Ни во что не собираюсь верить, ни во что!»
Он размахивал руками и причитал, но это ему не помогло: он уверовал и смотрел из окна с изумлением. «Ну, если ты мне утешения не пошлёшь!» — молился он с яростью.
А ещё одному человечку, на той же самой улице, в тот же самый день, до смерти захотелось пирога с можжевеловой водкой — и он решил, что счастлив — хотя пребывал в отчаянии и никогда, ни одной секунды счастья ему не перепадало.
Человечек ушёл. Старушки лежали ещё некоторое время, пока какой-то прохожий не помог им подняться и войти в дом.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
ДЕНЁК БЫЛ ТЁПЛЫЙ, и Белка весь день провалялась на травке, так что шкурка ее покраснела еще больше обычного. Поэтому она отправилась на берег озера, мечтая сплавать разок на ту сторону, чтобы унять жжение и, наконец, встретить кого-нибудь, с кем она была еще не знакома.
Зеркально гладкое озеро поблескивало в лучах заходящего солнца. «Почему бы и нет», — сказала она самой себе и прыгнула в воду.
Неторопливыми гребками плыла Белка на ту сторону. Счастливая и усталая, выбралась она на берег и и принялась разглядывать таинственный мир, о котором так часто мечтала.
— Привет, Белка.
Белка удивленно обернулась. Кто бы мог ее тут знать? Это оказался Муравей, преспокойно стоявший с лакричной палочкой во рту.
— Ты что тут делаешь? — спросила Белка.
— А к Ежу зашел. Частенько здесь бываю, если удается.
— Если удается?!
— Ха, а вот и Белка, — послышался чей-то голос. Это был Дрозд, которого она только что видела в лесу. А там и Крот приковылял.
— И это называется «другой берег»? — изумленно спросила Белка.
— Нет, Другой Берег — это там, откуда ты только что приплыла, — сказал Муравей. Он махнул рукой на берег озера, где смутно виднелся лес. Над другим берегом висел таинственный голубой туман. Белке показалось даже, что она видит там кого-то, стоящего на берегу.
— Смахивает на Кузнечика, — сказала она.
— А я вот он я, — сказал Кузнечик, который уже некоторое время прятался за спиной Муравья.
— А кто же это там тогда?
— Не знаю, — сказал Кузнечик. — Впервые вижу. Столько всякого невиданного зверья на свете. Ну, может, во сне видал разок, а то и вовсе никогда.
Туманный зверь там, вдалеке, тащился по озеру вброд, и, казалось, махал рукой.
— Пошла я домой, — сказала Белка. И она снова поплыла на ту сторону. Уже в воде она заметила, как странное существо исчезает в сумерках, будто входит в воду, чтобы переплыть на Другой Берег, а в огромном небе потихоньку загораются звезды.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
ОДНАЖДЫ УТРОМ, ОЧЕНЬ РАНО, ЗЕМЛЕРОЙКА ПОСТУЧАЛАСЬ К БЕЛКЕ.
— Да-да? — сказала белка.
— Белка, — сказала землеройка. — Ты не рассердишься? Это я, землеройка.
— Я еще сплю, — ответила белка.
— Это значит, что ты злишься? — спросила землеройка.
— Нет.
— И ты не рассердишься, если я войду? — поинтересовалась землеройка.
— Нет, — ответила белка.
Землеройка зашла в дом, и белка вылезла из постели.
— У меня вчера был день рождения, — зевнула она.
— Я знаю, — сказала землеройка, — и поэтому пришла сегодня. И подарка у меня нет. Теперь ты точно рассердишься.
— Да нет, — сказала белка. — У меня осталась половина каштанового торта. Хочешь кусочек?
Землеройка уселась за стол и стала есть торт, который поставила перед ней белка.
— Послушай, белка, — сказала она, откусив пару раз, — теперь, я думаю, ты точно разозлишься, но я должна тебе кое-что сказать. Мне этот торт не нравится. Фу! До чего же он гадкий!
Она отодвинула торт и задрожала:
— Ну вот сейчас ты злишься!
— Всем остальным он очень понравился, — сказала белка, поднимаясь из-за стола. Она собрала остатки торта, понюхала их и кивнула.
— Я думаю, — сказала землеройка, — все решили, что он ужасный, никто в жизни не ел более ужасного торта. И есть его им вовсе не хотелось. И им было очень трудно не корчить гримасы от этого противного торта. Только из вежливости они этого не делали, белка. Из чистой вежливости. — Она погрозила пальцем и взглянула на белку горящими глазами. — Ты, кстати, должна мне честно сказать, когда начнешь сердиться, — продолжила она. — Очень плохо, если ты этого не сделаешь. Это весьма постыдно, белка.
Но белка покачала головой. Она не сердилась и снова присела за стол. А кроме того, она не знала, что такое «весьма постыдно».
Землеройка закрыла глаза и опустила плечи.
Какое-то время они молча сидели напротив друг друга. Землеройка царапала стол и почесывала в затылке. Потом она сказала:
— Ты знаешь, я должна тебе еще кое-что сказать. Можно?
— Можно, — сказала белка.
— Мне у тебя не нравится, — заявила землеройка. — Совершенно. И сижу я неудобно. Вот теперь ты рассердилась!
— Я не сержусь, — сказала белка.
— Нет, ты сердишься! — завопила землеройка и прыгнула на стол. — Ты ужасно разозлилась! И не отрицай! Это не поможет!
— Я не сержусь, — сказала белка.
Землеройка быстро пробежала туда-сюда по столу, толкнула лампу так, что та ударилась о потолок и раскололась, наступила на тарелку и пару чашек, смахнула черепки на пол и закричала:
— Ты злишься! Злишься! Злишься! — и даже попробовала завизжать, хотя никогда этого не умела.
А белка тем временем откинулась на спинку стула и вспоминала всех зверей, которые пришли к ней на день рождения, она думала о том, как они танцевали и ели, и как они все сказали, что было очень весело, и разошлись по домам очень поздно, а муравей ушел позже всех.
Тут землеройка оступилась, споткнулась и полетела со стола головой вниз прямо в осколки лампы и черепки от тарелки и двух чашек. На голове у нее вскочила шишка, а нос она разбила до крови, но при этом даже не запищала. Она поднялась с пола, отряхнулась и сказала:
— Ну ладно, я пойду.
— Жаль, — сказала белка.
— Жаль? — переспросила землеройка и внимательно посмотрела на белку. — Может, ты так сердишься? Мне остаться?
Белка подумала немного и произнесла очень медленно и четко: «Я-не-сер-жусь».
— Тогда я и правда пойду, — мрачно сказала землеройка. И скрылась за дверью.
Уже стоя на толстой ветке бука, она обернулась. Нос у нее распух, на лбу темнели синяки.
— Я думаю, что никогда больше не приду к тебе, белка, — сказала она.
— Вот как, — сказала белка. Землеройка помолчала и спросила:
— Теперь ты рада?
Стоявшая в дверях белка надолго задумалась, а потом сказала:
— Нет.
Землеройка вздохнула, не говоря ни слова спустилась по буку вниз и исчезла в лесу.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»
БЕЛКА БРОДИЛА ПО ЛЕСУ, разыскивая Черепаху.
— Привет, Черепашенция, — поздоровалась она. Черепаха знала, чего от нее ждали. Она выбралась из зарослей на полянку и подставила спину солнышку.
Белка принялась начищать Черепаху, а та тихонько урчала от наслаждения. Когда панцирь засиял, Белка засмотрелась в него. Она разглядывала отражение себя самой — большой, рыжей, с этим своим пушистым хвостом и внимательными глазами.
«Дорогой Муравей, — написала она Муравью, — приходи поскорее. Мой хвост, это надо видеть…»
«Иду», — написал в ответ Муравей.
Но, как только они встретились, хлынул дождь и Черепахин блеск сошел на нет. Чтобы хоть чем-нибудь заняться, они отправились полюбоваться на реку, но берег после дождя был скользкий, и они скатились в воду. Выбравшись на берег, они увидели Медведя с Жуком — те стояли и удивленно смотрели на них, один — коричневый, как буковый лист по осени, другой — черный, как лакричная конфета в банке — той самой, что на нижней полке за витриной в лавке у Цапли. Вкуснотища! — и, мысленно набив животы, Муравей и Белка двинулись на холмик неподалеку от луга, взобрались на него, тут же кубарем скатились вниз и улеглись на травке.
«О Муравей, — писала Белка, — как бы мне хотелось, чтобы ты был здесь».
«Да я вроде и так здесь?» — писал Муравей в ответ.
«И правда», — отвечала Белка.
Вот так, опершись на локти, рядышком на травке, они писали друг другу письмо за письмом и с нетерпением ожидали ответов.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
БЕЛКА СИДЕЛА В ТРАВЕ НА БЕРЕГУ РЕКИ и предавалась унынию.
— И сама не знаю, с чего это я, — сказала она Муравью, — но вот что-то я такая бедная…
Она притронулась к щеке, проверяя, не катится ли по ней непрошеная слеза.
Муравей помалкивал и жевал травинку. В полуденном лесу воцарилось долгое молчание. Первой вновь заговорила Белка.
— А вот с чего, собственно, я такая бедная? — спросила она.
— Хм, — отозвался Муравей.
— Это не ответ, — возразила Белка.
— Неа, — согласился Муравей.
— Может, это просто частица меня, — сказала Белка, — ну, вроде как слабость к буковым орехам или вот мой хвост…
— Ну, — сказал Муравей.
Белка вздохнула. Снова воцарилось молчание. Поднялся ветер, и небо над лесом заволокло тучами.
— Пойдем-ка пройдемся, — сказал Муравей.
— Пойдем, — сказала Белка.
И тут, прямо у себя над головой, они заметили Шмеля, примостившегося на нижней ветке плакучей ивы. Услышав их разговор, Шмель пришел в совершенное расстройство и разрыдался.
Белка подняла голову и увидела мокрые глаза, усики и пушистую шубку.
— Ну а ты-то с чего такой бедный? — спросила она.
Шмель унял рыдания.
— И это ТЫ спрашиваешь? — всхлипнул он.
Белка кивнула и оставила расспросы.
Начал накрапывать дождь. Звери молчали.
Белка и Шмель были погружены в свои таинственные горестные мысли, а Муравья раздирали противоречия — пойти ему домой или нет. «Куда легче оставить развеселую компанию, нежели покинуть двух скорбящих приятелей, которые сами не знают, в чем причина их скорби и, более того, не узнают никогда», — думал он.
Над рекой, медленно помахивая крыльями, пролетела Цапля, — покачивая головой, в слезах, со свалявшимися перьями, а у Окуня, выставившего голову из воды, вид был кислый и совершенно безутешный.
«Похоже, что они тут все в грустях, — думал Муравей, — а я-то чего жду?» Он занервничал, а потом и разозлился. И, когда мимо него, содрогаясь от громких рыданий, проковыляла Саламандра, с трудом поддерживаемая мертвенно-бледным Бобром, Муравей окончательно вышел из себя. Что такое, почему он, единственный из всех, не расстроен? Почему он остался непричастен всей этой скорби? Что вообще все это означает? Кто решает, впадать тебе в уныние или нет? Он топнул ногой, и лицо его исказила гримаса негодования.
Он направился домой широким шагом, один, в сумерках.
Но уже у самого дома на глаза его навернулись слезы, и гримаса исчезла с его лица, а шаг сделался короче. К своему невыразимому удовольствию, он, наконец, тоже пал духом. И тоже безо всякой причины. Его громкие всхлипывания перемежались воплями ликования. И, если бы не темнота, он бы вернулся назад к Белке, чтобы сообщить ей о том, как он несчастен.
Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»
Две старушки жили в тесной тёмной каморке под крышей. Они очень любили друг друга, но в то же время на душе у них было неспокойно. В сущности, думали они, эта комната достаточно просторна для одной из нас, но никак не для обеих.
Эта мысль становилась все настойчивей, преследовала их день и ночь, и вот как-то утром одна старушка заявила:
— Какая бы там наша любовь ни была, а дальше так продолжаться не может. Кто-то из нас должен уйти.
— Да! — согласилась вторая старушка. — Давай я уйду.
— Нет-нет, — возразила первая старушка. — Я вовсе не это имела в виду. Я сама уйду.
Друг для друга они были готовы на всё. В конце концов первая старушка взяла две палочки и сказала:
— Кто вытянет длинную, тот выиграл и имеет право решать, кому уходить и когда.
Вторая старушка вытянула короткую, и на следующее утро, спозаранку, ещё до восхода солнца, в предрассветной тишине, первая старушка забралась в большой мусорный мешок, стоявший на улице у фонарного столба. Вторая крепко завязала мешок.
— Какая ты всё же храбрая, — сказала она.
— Храбрая? — переспросила первая старушка сдавленным голосом. — Почему? Я ведь люблю тебя. Это же в порядке вещей?
— Да, — сказала вторая старушка. — Ну, прощай. Я пошла домой.
Через пару часов она увидела из окна, как мешок исчез в мусороуборочной машине.
— «Почему, почему мне никогда ни в чём не везёт, — думала она. — Ни в лото, ни в картах, ни в детстве в стеклянные шарики… Никогда мне счастья не было, никогда».
Она долго маялась в то утро. Принималась вытирать пыль, перемывала чистые чашки, штопала старые прихватки, для чего-то кипятила воду.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»