СЛОН ЗАДРАЛ ХОБОТ В НЕБО, похлопал ушами и завопил изо всех сил:

— Я не могу спа-ать!

Звери вздрогнули спросонок и подскочили в постелях.

Некоторые закричали:

— Прямо никак?

— Прямо никак! — закричал в ответ Слон.

После чего улегся и немедленно уснул.

Но остальные так и остались сидеть торчком в постели, удрученно глядя в темноту и не понимая, где они.

Когда на следующий вечер Слону опять не спалось и он снова что есть мочи завопил: «Я не могу спать!», звери решили принять меры.

— Надо что-то для него сделать, — сказал Сверчок, с опухшими веками сидевший в траве на берегу реки.

— Ах-ха… — зевнул Жук.

— Да, но что? — успела спросить Лягушка, перед тем как спросонья со звонким плеском плюхнуться в воду.

Лебедь зевнул, вытянул шею и сказал:

— Надо ему другую кровать подарить.

И угадал! Звери тут же согласились.

И все они принялись сооружать кровать, такую мягкую и теплую, что любой, улегшийся в нее, немедленно засыпал.

Кровать была в то же время очень легкая. Она не стояла, а покачивалась. А стоило на нее тихонько подуть, и она могла улететь.

— И куда же она улетит? — полюбопытствовала Черепаха.

— После разберемся, — сказал Сверчок.

— О, — сказала Черепаха, кашлянула в кулачок и больше не произнесла ни слова.

Спустя несколько часов кровать была готова.

Вечером ее доставили Слону.

— Кровать! — воскликнул Слон.

— Кровать, — подтвердили звери.

— Это что, мне? — поразился Слон. — Прямо вот так, совсем для меня?

— Для тебя, — сказали звери.

Слон рассыпался в благодарностях, забрался в постель и немедленно заснул. Жук переполз через бортик, чтобы посмотреть, как Слон лежит, повалился ничком и тоже провалился в сон.

И тогда Сверчок тихонько подул на кровать.

— Тсс, — шепнул он.

Кровать колыхнулась, оторвалась от земли и, постепенно набирая высоту, скрылась за деревьями. Храп Слона и Жука медленно замирал вдали.

Пораженные, глядели звери вслед улетающей кровати.

— Так куда она полетела-то? — не утерпела Черепаха.

— После разберемся, — сказал Сверчок.

— Ой, да, — спохватилась Черепаха. — Правда.

Она была очень рада, что у нее есть панцирь, под который она могла забраться, так что никто не мог увидеть, как она, пристыженная, покачивала головой.

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

КОГДА МУРАВЕЙ ПРОСНУЛСЯ, ОН УСЛЫШАЛ, что за окошком идет дождь. Голова у него болела, и муравей призадумался, стоит ли вставать с постели.

— Мне не хочется! — воскликнул он.

И тут он вдруг увидел у себя в комнате какую-то огромную круглую штуковину с двумя кривыми шипами.

«Ага, — подумал муравей язвительно, — вижу, вижу. Это злость. И она, конечно, не собирается отсюда убираться».

— Пошла прочь! — крикнул муравей, прекрасно зная, что это не поможет. Злость перекатывалась из стороны в сторону и время от времени высовывала шип, чтобы стукнуть муравья по голове или уколоть в шею.

— Ай, — кричал муравей. — Перестань!

Он схватился за голову. Боль становилась все сильнее.

Он попробовал спрятаться под одеялом, но злость ухватилась за одеяло и стащила его на пол. Потом она вцепилась в муравья и вытащила его из постели.

Муравей был разъярен, а злость росла и приговаривала: «Гыргыргрэм».

«Так-так, — подумал муравей. — Она и говорить может…»

Он схватил стул и поднял его над головой, чтобы ударить злость. Но злость вцепилась в стул, раскрошила его на мелкие кусочки и побросала их на пол. Тогда муравей нагнулся и кинулся прямо на нее. Но злость была твердой, как будто из камня, и муравей повалился на пол. Голова у него заболела просто ужасно. «Невыносимо, — подумал он. — У меня невыносимо болит голова».

— Бырбырбыргырм, — сказала злость, склонившись над муравьем и размахивая своим тяжелым черным шипом.

В этот момент в дверь постучали.

— Муравей, — позвал чей-то голос. — Муравей.

— Меня нет! — прорычал муравей, потому что подумал, что это злость притворяется и говорит белкиным голосом.

— Это я, белка.

Дверь открылась, и белка вошла в комнату.

— Пойдешь со мной? — спросила она. — Отправимся в какое-нибудь путешествие. Или просто поваляемся в траве у речки.

За спиной у белки между двух облаков пробивалось солнце.

Злость сжалась, отошла на шаг назад, сжимаясь все больше, и за спиной у белки незаметно выскользнула наружу.

— Что? — спросил муравей.

— Пойдем со мной, — снова предложила белка и тут увидела на полу остатки стула. — У тебя были гости? — спросила она.

— Гости… — сказал муравей и осторожно потрогал голову. — Нет, я бы не сказал.

Следом за злостью его боль выскользнула из головы и за спиной у белки пробиралась к двери. Выглядела она бледной и угрюмой. В дверях она еще раз вопросительно взглянула на муравья, но тот почти незаметно покачал головой.

— Так ты пойдешь? — спросила белка.

— Конечно, — сказал муравей.

Они решили пойти к реке и с закрытыми глазами слушать, как шумят волны.

Чуть позже они шли по лесу. От травы поднимался туман. Светило солнце, а небо было огромным и синим.

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

МОЙ ПАПА УМЕЕТ ОЧЕНЬ ХОРОШО ТАНЦЕВАТЬ.

Моя мама считает, что его танцы никуда не годятся, а мне они нравятся.

Иногда по вечерам он танцует на улице, под фонарным столбом, совсем один, когда я уже сплю.

Он танцует и стучит мне в окошко.

— Оливер! Оливер!

Тогда я вылезаю из постели и смотрю на него.

Он танцует и задевает дорожные знаки и чужие веранды. Иногда он ставит себе на плечи бегонии и герани с балконов или сажает туда кошек. Танцует он с фонарным столбом. Если присмотреться как следует, то можно увидеть, что столб тоже танцует.

Если б мир покрылся льдом,

Где б тогда стоял мой дом…

Так он поет и кричит:

— Оливер!

А потом вытаскивает меня из окна и танцует со мной.

Моя мама слышит это и выходит на крыльцо.

— Перестаньте, — говорит она. — Перестаньте.

Тогда папа сажает меня назад, и я снова ложусь спать.

Но я все равно слышу, как он поет на улице. И еще мне кажется, я слышу, как гремит фонарный столб. И уж совершенно точно я слышу, как мяукают кошки.

Тоон Теллеген. «Мой папа»

БЫЛА ПОЛНОЧЬ. Белка пыталась думать о чем-нибудь усыпительном. Но все, о чем она думала, было необыкновенным и таким удивительным, что глаза ее раскрывались даже шире обычного, хотя она ничего не видела в темноте.

Внезапно в ее дверь постучали.

— Кто там? — спросила она. В дверь вошел Муравей, но Белка его не разглядела.

— Слон, — сказал Муравей.

— А, это ты, — сказала Белка. — Ты чего это?

Муравей помолчал.

— Да на лампе покачаться, — сказал он наконец.

— Ну, покачайся, — сказала Белка.

Муравей в темноте забрался на стол и принялся раскачиваться на лампе.

— Здорово тебе? — спросила Белка.

— Да, — сказал Муравей. Но на самом деле здорово ему не было. Он не находил никакого удовольствия в этом занятии.

Муравей снова запрыгнул на стол и затрубил, как Слон.

— Слышу, слышу, — сказала Белка. — Молодец.

Муравей слез со стола и уселся на стул. Некоторое время было тихо.

Белка глядела в темноту прямо перед собой, не зная, что сказать.

— Знаешь, — проговорил, наконец, Муравей.

— Что? — спросила Белка.

— Я ведь не Слон, — сказал Муравей. — Я — Муравей.

— Ах вот как, — сказала Белка.

— Или тебе это все равно? — спросил Муравей.

— Ну… знаешь… — сказала Белка. — Нет, не все равно.

— А какая разница?

Белка глубоко задумалась, но внезапно поняла, что разницы не видит. В то же время она отлично понимала, что разница есть. Она крепко зажмурилась, крепко задумалась и наконец созналась:

— Не знаю.

Повисло долгое молчание.

— Это что же, я хоть кем могу быть? — спросил тогда Муравей.

— Хоть кем? — переспросила Белка. — Это как же так?

— Вот именно, — мрачно сказал Муравей, уставясь себе под ноги. — Как это так?

— А мне почем знать, — сказала Белка.

— Нипочем, — согласился Муравей.

Разговор для полуночи был довольно странный. Белка встала и подошла к шкафу, и немного погодя они ели мед и сладкое желе.

— А мне вот не спалось, — призналась Белка.

— Не спалось, — ответил Муравей. Вид у него был серьезный, и казалось, он о чем-то напряженно размышляет.

— Ну ладненько, — сказал он вдруг. — Пошел я, однако.

Он распахнул дверь. Белка снова забралась в постель.

— Не свались, — успела она пробормотать на прощание, уже с закрытыми глазами.

— Уж как нибудь, — сказал Муравей и почти, почти с грохотом свалился с верхушки бука. Но вовремя вспомнил, что никогда не падает.

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

Письма только для своих

Brieven aan niemand anders

Издательство: Захаров, 2006 г.

Твердый переплет, 128 стр.

ISBN 5-8159-0615-8

Тираж: 2000 экз.

Формат: 70х100/32

» Заказать

НА БЕРЕГУ МОРЯ ЖИЛ КРАБ.

Он жил у кромки прибоя, в маленьком домишке, крыша которого поросла водорослями.

Он редко путешествовал, а дни рождения справлял еще реже. И никогда не получал писем. Сам себе он казался неприкаянным и частенько повторял самому себе: «Неприкаянный я какой…»

Так он и жил, на морском берегу, незаметный и неприглядный.

Однажды утром он глянул на свое отражение в озерце стоячей воды за скалой и покачал головой.

— Неприкаянные клешни, — произнес он, — неприкаянная спина. Неприкаянные глаза. Кстати, я их даже не вижу. Я, собственно, и сам не знаю, на что смотрю, — подумал он.

Он поднял голову и задумался обо всех неприкаянных или вовсе не существующих вещах на свете. А потом — о бесчисленных письмах, которых он никогда не получал.

Он уполз назад к морю и зарылся в полосе прибоя.

Он очень опасался того, что в один прекрасный день явится Кто-Нибудь, вздернет его за клешню, подумает секундочку-другую да и вышвырнет вон. Одним широким жестом.

«Вот так», — скажет он и довольно потрет руки.

От таких мыслей Краба пробирала дрожь.

Он предпочитал спать. Когда он спал, ему не нужно было копаться в себе.

Однажды под утро кто-то постучал ему в спину. Краб встрепенулся.

— Кто там? — спросил он. «Вот оно, началось», — промелькнула у него мысль.

— Это я, — сказал голос, — Белка. — Прогуляться не хочешь?

«Белка? — подумал Краб. — Прогуляться?» — Но он вздохнул с облегчением, поскольку голос Белки звучал весьма дружелюбно.

— Да у меня походка такая… странная, — сказал он. В сущности, он хотел сказать, что она у него была неприкаянная, но не сказал.

— У меня тоже, — сказала Белка.

— И у тебя тоже? — переспросил Краб. — Какая же такая у тебя походка?

— Ну… — сказала Белка. — Не знаю я. Но просто ужасно странная.

Немного погодя они в молчании брели по пляжу. Потом Краб тихонько сказал: «Правда ведь, у меня ну очень странная походка?»

— Да, — согласилась Белка. — Но симпатичная.

— Ой, правда?

— Правда.

Они помолчали.

— У меня походка еще страннее, — сказал Краб.

Белка посмотрела на море и сказала:

— Оба мы хороши.

Краб покосился на Белку и нашел, что у нее-то походка была хоть куда.

И они опять замолчали.

Потом Краб сказал:

— Белка…

— Да, — сказала Белка.

— Ты меня что, потом выкинуть собираешься?

— Тебя?

— Да.

— Это еще почему?

— Да потому, что я неприкаянный.

Белка застыла на месте, посмотрела на Краба и сказала:

— Вот еще.

И они пошли дальше, собирая сладкую морскую пену, лежавшую на скалах, и время от времени присаживаясь отдохнуть.

Поздно вечером, когда солнце уже опустилось за море, они вернулись к домику Краба.

— Пока, Краб, — сказала Белка.

— Пока, Белка, — сказал Краб, и сделалось ему так хорошо, что он чуть было не запел и не пустился в пляс на одной клешне. Но он не запел, поскольку опасался, что Кто-Нибудь, кто прохаживался неподалеку, услышит и вышвырнет вон с криком: «Это кто это тут распелся? Ты? А ну прочь!»

Он вздохнул, забрался в свой домик и подумал: «Посмотрел бы ты на себя сейчас, Краб…»

Но было уже слишком темно, чтобы идти к скале и глядеться в стоячую воду.

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

«ОЙ, — ПОДУМАЛ БОГОМОЛ, — ПЫЛИНКА». Он был одет в свой лучший сюртук и довольно осматривал себя в зеркале.

Он сдул пылинку с плеча. И тут заметил на сюртуке складку, примерно на уровне левой коленки, то есть там, где ее вовсе не должно быть.

Он согнул коленку и расправил складку.

И тут услышал, как что-то треснуло. Когда он нагнулся расправить складку, у него что-то порвалось на спине.

— Все пропало, — вздохнул он.

В этот вечер он должен был пойти на праздник к гепарду на самый край степи.

Он снял зеленый сюртук и осмотрел дыру.

— Это же мой единственный приличный сюртук! — воскликнул он.

В шкафу у него висели десятки сюртуков, но этот длинный зеленый он любил больше всего.

Он сел за стол зашить дырку, но тут же уколол палец, вскрикнул: «Ой!», подскочил, ударился головой о потолочную балку, и у него моментально выступила шишка. Прямо посреди лба.

— Шишка! — перепугался он. — Что теперь с ней делать?

Он посмотрел на себя в зеркало, а потом надел старую лиловую шляпку, которую обычно надевал только зимой под одеялом, чтобы согреть голову. Он натянул ее низко на глаза, чтобы спрятать шишку. Но теперь он ничего не видел и поэтому споткнулся о стул, помял крылья, сломал один усик, разбил нос и заработал еще пару шишек и ссадин.

Он растерянно присел на кровать и представил себе, как оцелот спрашивает у гепарда:

— Разве богомол не придет?

— Ах, да ему наверняка нечего надеть, — отвечает гепард, прищурив глаза.

— Ах, ну да, конечно… — говорит оцелот. Богомол подпрыгнул и стал ярко-красным от злости. Без сюртука, в одной лишь старой лиловой шляпке, весь помятый, в шишках и ссадинах, он вылетел из дверей и помчался к дому гепарда.

Там он рывком распахнул дверь, остановился на пороге и сказал:

— Вот и я!

Роскошно одетые звери, которые вели светские беседы и обходили друг друга, учтиво кивая, все посмотрели на него и округлили глаза. Они увидели какого-то помятого зверя и не могли понять, кто это такой.

— Это богомол, — шепотом сказал один из них, с трудом скрывая отвращение.

— О да? Вы это серьезно? — прошептал другой.

— Я уверен.

Некоторые звери отступили назад, а гепард был уже почти готов указать на дверь этому грязному проходимцу.

Но богомол остановился в дверях, разгладил помятые крылышки, сдул с десяток пылинок с плеч и посмотрел на всех так гордо, что звери вдруг подумали, а может, он выглядит гораздо роскошнее, чем они. Некоторые начали снимать пиджаки, кто-то бился головой о потолочную балку, они всеми лапами раскрывали перед ним объятия и жалели, что на них не было шляпок, маленьких лиловых шляпок.

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

— ЕСЛИ НЕ МОЖЕШЬ СПАТЬ, надо изо всех сил думать всякие мудреные мысли, и тогда заснешь, — сказал как-то Муравей Белке.

Иногда Белка принималась думать о разных невиданных тортах, например о тортах из чистейшего сладкого воздуха или всего лишь из запаха меда. Или же она размышляла о далях или о полночи, ей хотелось увидеть самую полночь, или середину горизонта. Где это могло бы быть? И как до туда добраться?

Как-то вечером она задумалась о том, как бы это было, если бы ее не было. Она оглядела свою темную комнату и разобрала очертания стола и стула. «Они-то уж точно были бы», — подумала она. — И буфет, и горшок с буковым медом на верхней полке. И кровать. Но на этой кровати никто бы не лежал. Все бы там было, кроме меня«.

Это была достаточно мудреная мысль. «Такая мысль означает Муравья», — подумала Белка. Она представила себе, что вот наступает утро, а ее все еще нет. Вот Муравей взбирается на бук и входит в дверь. Но он не удивляется, что никого нет — с чего бы это? Если тебя нет, тебя и не было никогда, думала Белка, а то это сделалось бы еще мудренее и она, возможно, совсем не смогла бы больше думать. А вот и Слон заходит на огонек.

— Что, в гости зашел? — спрашивает Муравей.

— Ну, не то чтобы в гости, — говорит Слон. — Это я так… малость на лампе покачаться.

— Ах вон что, — говорит Муравей.

Слон залезает на стол, цепляется за лампу и принимается молча раскачиваться на ней. Едва не сорвавшись, он вскоре вновь опускается на стол.

Муравей достает из буфета горшочек букового меду и накладывает две порции.

Они садятся к столу и молча опустошают свои тарелки.

А потом они еще долго сидят друг напротив друга. Похоже, они погружены в молчаливые раздумья.

— Ты ни по кому не соскучился? — спрашивает Слон.

— Нет, — отвечает Муравей. — Я никогда ни по кому не скучаю.

— И я нет, — говорит Слон. Некоторое время они глядят друг на друга, приподняв брови и покачивая головами.

Белка все еще не могла уснуть.

Немного погодя Слон выходит за порог, и Белка слышит, как он спрашивает:

— Спляшем?

— Где? — говорит Муравей.

— Вот тут, у дверей, — говорит Слон. — Здесь же все равно никто не живет.

— Ну что ж, — говорит Муравей.

Они пляшут, и Белка видит, с какими серьезными лицами делают они каждый шаг, и как Слон летит вниз и кричит снизу, что это ерунда.

И все-таки она никак не могла уснуть. Она видела Муравья, стоявшего в дверях: он хочет уйти, но не решается и все озирается через плечо на пустую комнату.

Белка видела странное выражение на его лице, в некотором роде печальное удивление, какого она в в жизни еще никогда у Муравья не видала.

И Белка уснула, еще до того, как за воображаемым Муравьем закрылась воображаемая дверь.

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

БЫЛ ТЕПЛЫЙ ВЕЧЕР В НАЧАЛЕ ЛЕТА. НА ВЕРХУШКЕ ТОПОЛЯ ПЕЛ ДРОЗД.

Белка сидела в траве у подножия бука. Она клевала носом, и глаза у нее слипались.

— Привет, белка, — услышала она вдруг. Она подняла голову. Это был слон.

— Привет, слон, — сказала белка.

Слон остановился возле нее и, казалось, собирался что-то сказать. Он пару раз почесал в затылке и перекинул хобот с одного плеча на другое.

— Белка, — решился он наконец.

— Да, — ответила белка.

— Хочешь со мной потанцевать?

— Давай, — согласилась белка.

— Но… э… если я наступлю тебе на ногу, ты не рассердишься?

— Нет, — сказала белка. — Но не надо наступать мне на ноги.

— А если я все-таки наступлю?

— Я не рассержусь.

— А если я вдруг почувствую себя ужасно счастливым и начну тебя кружить, и не смогу тебя удержать, и ты со страшной силой врежешься в бук, и будешь лежать без чувств. Тогда ты тоже не рассердишься?

Белка задумалась и представила себя лежащей на спине в траве под буком с растущей на лбу огромной шишкой.

— Нет, — медленно сказала она, — тогда я тоже не рассержусь.

— А если я подниму тебя и опять поведу танцевать?

— Тогда тоже нет.

Слон глубоко вздохнул, очень серьезно взглянул на белку, а потом положил переднюю ногу ей на талию.

Светила луна, пел дрозд. Слон и белка танцевали.

Через два шага слон наступил белке на ногу.

— Ай, — вскрикнула белка. Но не рассердилась.

После того, как он еще десять раз наступил белке на ноги и она ни разу не рассердилась, слон потихоньку начал чувствовать себя счастливым.

Запел соловей, а на нижней ветке бука то и дело вспыхивал огонек светлячка.

В танце слон начал кружить белку все сильнее и сильнее. «Мне кажется, — подумала белка, — я знаю, что сейчас случится».

— Хоп! — крикнул слон. Но было уже поздно. Белка с огромной скоростью пролетела по воздуху и изо всей силы врезалась в бук.

А спустя какое-то время они опять танцевали. Слон танцевал, а белка с трудом попадала в такт. Слон старался больше не кружиться и как можно меньше наступать белке на ноги.

— Как прекрасно мы танцуем, — шептал он в помятое белкино ухо.

— Да, — простонала белка.

— Я бы хотел танцевать так всегда, — сказал слон.

— Да, — пробормотала белка, а светлячок поглядывал на них и продолжал по-приятельски вспыхивать. «Я и правда так считаю», — подумала белка.

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

НА ДАЛЬНЕМ КРАЮ ПУСТЫНИ ЖИЛ ЛЕМУР.

Жил он там в глуши, один как перст. К нему никто никогда еще не приходил в гости. «Ну и что ж в этом такого, — говорил он себе каждый вечер, — в этом вовсе ничего такого нет».

День и ночь он просиживал в ожидании какого-нибудь прохожего. Он не решался сомкнуть глаз, — а вдруг проспит, и прохожий уйдет восвояси не солоно хлебавши?

Временами он так уставал, что все-таки не выдерживал, и сон одолевал его. Тогда он вздрагивал спросонок, вскакивал, озирался по сторонам и кричал что есть сил: «Никто не проходил? Ау! Я не сплю!»

Но прохожих никогда не было, и он вновь с облегчением усаживался на место.

Как-то раз он опять уснул. Это было в разгаре лета, и громадное палящее солнце стояло в зените.

Когда через некоторое время Лемур проснулся, рядом с ним лежало письмо:

Дорогой Лемур,

Я тут проходила мимо, но ты спал.

Приветик.

Белка.

Лемур подпрыгнул, хорошенько огляделся и завопил:

— Белка! Белка! — но Белки уже и след простыл.

И тогда Лемур принялся рвать на себе волосы, топать ногами и голосить, и голосил, пока не охрип.

— Теперь уж дудки я вам усну, — ревел он. — Ни за какие коврижки!

Он выбросил прочь свой стул и уселся прямо на острые камни. Он решил, что станет питаться только вялой крапивой, от которой у него так сводило живот, что он глаз не мог сомкнуть. И день и ночь напролет он твердил себе: «У меня сна — ни в одном глазу, слышишь, Лемур, ни в одном глазочке».

И все же как-то раз сон и усталость опять одолели его. В животе у него бушевал огонь, острые обломки камней впивались в спину, и он бормотал сквозь сон: «Не сплю, не сплю, ни вполглазика». Но он спал, и храпел при этом на всю пустыню.

Заснул он, вообще говоря, всего на пару секунд, но тут же вскочил и с воплем: «Лежебока!» закатил себе огромную оплеуху.

И тогда он заметил еще одно письмецо.

Эх Лемур, Лемур,

Опять ты спал. Ну и силен ты храпака задавать!

Не знаю даже, стоит ли к тебе заходить-то.

Белка.

Лемур побелел как полотно и потерял дар речи. Будто какая-то толстенная ручища схватила его за горло, вздернула в воздух и держала так, пока он беззвучно дрыгал ногами.

И тогда он совершил свой самый великолепный в жизни прыжок. Далеко вдали сумел он разглядеть кончик белкиного хвоста, только что скрывшийся за скалой.

— Белка! — завопил он что было сил. — Белка!

Белка чудом услыхала его. Оглянувшись, она заметила Лемура.

— Да не сплю я! — надсаживался Лемур. — Ничего я не сплю!

Немного погодя они сидели друг напротив друга. Белка примостилась на старом лемуровом стуле, а Лемур достал горшочек с чем-то вкусненьким, который хранился у него с незапамятных времен.

— Ты — мой первый гость, Белка, — сказал он.

— А я-то и впрямь думала, что ты спал, — сказала Белка.

Под разговоры обо всем на свете они опустошили горшочек.

— Моя первая беседа, — тихонько сказал Лемур. — Я теперь знаешь чего?

— Нет, — сказала Белка.

— Я теперь счастливый, — сказал Лемур. — Ох какой же я счастливый теперь.

— Ну что ж, — сказала Белка, когда солнце утонуло в пустыне и небо заалело. — Пора мне. Счастливо тебе, Лемур.

— Пока, Белка, — сказал Лемур.

Привстав на цыпочки, Лемур провожал взглядом уходящую Белку. Вот она скрылась за скалой…

И тогда он устроился поуютнее и заснул крепким сном.

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»