Тоон Теллеген
ДВЕ СТАРУШКИ.
Одна старушка сказала как-то вдруг (раньше им не приходилось обсуждать такие вещи):
— Когда я буду лежать при смерти, пусть у моей постели поёт небольшой хор, а съесть бы я хотела пудинг с итальянской колбаской. И ещё, если можно, хорошо бы гудение шмеля за окном. Трудно будет, конечно, всё это устроить. Но уж больно мне хочется. Ладно, там видно будет.
Вторая старушка начала приготовления. Вместе с двумя стариками, жившими этажом выше, она организовала маленький хор. Она набила морозилку пудингом с колбасками. Ещё она ловила шмелей и рассовывала их по банкам с медом и листиками салата. Это было самое трудное. Шмели очень скоро умирали.
«Как сохранить шмеля живым? — думала она. — Или, если понадобится живой шмель, где его взять? Как же мне всё это обустроить?»
Через пару месяцев первая старушка внезапно упала без сил.
— Скорей! Скорей! — закричала она.
Вторая старушка схватила её за лодыжки и потащила в спальню. С большим трудом втянула она её на кровать.
Это было утром. Светило солнце. Ловя воздух ртом, стояла вторая старушка у кровати.
— Пудинг, — прошептала первая старушка.
— Ах, точно!
Вторая старушка убежала и вскоре вернулась с кусочком замороженного пудинга.
Первая старушка была при смерти. Но она лизнула пудинг и улыбнулась.
— Хор, — прошептала она.
Вторая старушка побежала наверх, постучала в дверь к старикам, и не прошло трех минут, как они уже стояли в ногах постели и пели: «Когда корабль гавань покидает», «Гряди, гряди» и другую печальную песню о приветах прощальных и слезах, взор застилающих, слов которой они не знали, а потому негромко тянули мелодию на три голоса. Потом вторая старушка кивнула, и старики на цыпочках выбрались из комнаты.
Она осталась у кровати одна. По её щекам катились слезы.
Первая старушка постепенно проваливалась в небытиё, промежутки между вдохами и выдохами становились всё длиннее.
«Что же, что же мне делать? — думала вторая старушка. — Подержать её за руку? Поцеловать? Ах да, — вдруг вспомнила она. Она подошла к окну, прикрылась тюлевой занавеской и принялась жужжать. — Жжж, жжж, — жужжала она. Солнце припекало ей затылок. — Шмель-то из меня убогонький», — подумала она.
Иногда она переставала жужжать и прислушивалась. Было тихо. Первая старушка умерла.
Вторая старушка присела к столу, отодвинула тарелку и чашку, уронила голову на руки и заплакала.
«Ох, как же худо мне сейчас! — подумала она. — Ну почему я не подержала её за руку, вместо того чтобы стоять там и жужжать? И я могла бы сказать ей, как я её любила, или что-нибудь в этом роде. Ведь если это последнее, что слышишь перед смертью, это же прекрасно?..»
Ей казалось, что она поступила дурно и прощенья ей за это не будет.
Так сидела она ещё долгие часы, а солнце заливало светом комнату.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
Две старые старушки
Twee Oude Vrouwtjes
Издательство: , 2009 г.
Твердый переплет, 112 стр.
ISBN 978-5-8159-0899-4
Тираж: 1500 экз.
Формат: 70х100/32
»
«Если быть абсолютно честными, — думали они, — совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, — думали они, — вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно не способны любить!»
Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось всё реже и реже.
Две старушки так долго жили вместе, на втором этаже, в унылой мрачной округе, что исхудали и иссохли.
Они перестали выходить на улицу. Соседи делали за них покупки, а то и вовсе забывали про них.
Спали они мало, потому что во сне им непременно являлись толстые, лоснящиеся мужчины, которые бормотали вздор и грозили им пальцем. Старушки предпочитали бодрствовать.
Днем они усаживались рядышком на подоконнике, болтали ногами, перебирали свои воспоминания и говорили: «Ах да!» или «это уж точно».
В молодости они обе были влюблены в одну большую толстую нерешительную женщину, и только потом друг в друга.
В один прекрасный день они сделались такими худыми и лёгонькими, что ветер подхватил их и смёл с подоконника. Он раздул их юбки, и, медленно кружась, старушки опустились на землю.
Они уже так долго не выходили за порог, что с изумлением указывали друг другу на разные диковинки.
— Смотри, смотри!
— А вон там!
Они уселись на тротуаре, подобрали под себя ноги и разгладили юбки.
Какой-то старичок шёл по улице и разбрасывал перед собой хлебные крошки. А кто-то другой говорил: «Кыш, кыш!»
Они подтолкнули друг друга локтями, потёрли руки и просияли от удовольствия. Старые-престарые старушки. Осенним днём.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
Торты
Taartenboek
Издательство: , 2008 г.
Твердый переплет, 120 стр.
ISBN 978-5-8159-0844-4
Тираж: 1000 экз.
Формат: 70х100/32
»
Торты бывают разные — воздушные, твердые, красные… Из буковых орешков, травы и песка. Из снежной муки, ивовой коры и водорослей. Приготовленные на день рождения и без повода. Секретные, безупречные и ночные — с огоньками.
Все это — новоиспеченная книга голландского сказочника Тоона Теллегена с рецептами Хеньи Шнейдер.
Однажды поздней осенью, когда стало совсем холодно и серо, и некоторые звери даже подумали, что солнце исчезло навсегда, белка испекла торт.
Она встала очень рано. На улице было темно. Луну загораживали чёрные облака, и на всём небе не было видно ни звёздочки.
Белке хотелось испечь торт, который напоминал бы всем о весне. Она несколько раз начинала заново. «Ещё воздушнее, — думала она. — Он должен быть ещё легче и воздушнее». Белка пекла уже несколько часов.
Наконец торт был готов. Белка открыла дверь и вынесла его на улицу. «Ну вот», — подумала она. Торт медленно оторвался от её лап и поплыл по воздуху.
«Лёгкий в самый раз!» — подумала белка и с восторгом смотрела вслед торту, который уже поднялся над деревьями и повис среди облаков.
А совсем скоро после этого проснулись звери. «Снова такой же серый день», — вздохнули они, вылезли из постелей и вышли на улицу. Но когда они посмотрели наверх, то увидели висящий в небе торт.
— Солнце! Солнце! — закричали они, стали залезать друг другу на плечи и протягивать к нему лапки.
Ёжик первый увидел, что это торт, и тут же сказал об этом всем. Сверчок, стоявший на голове у жирафа, закричал:
— Но зато это очень солнечный торт. Он больше похож на солнце, чем на торт!
Ёжику пришлось согласиться.
Все звери отправились на полянку посередине леса, над которой висел торт. Они сидели на траве, чувствовали тепло от торта, смотрели, как он сияет, и вдыхали его запах.
Время от времени сверху падали капли мёда и сливок. Звери осторожно слизывали их с носов и подбородков, и в тот день среди них не было ни одного недовольного, или такого, у кого бы замёрзли лапы. Около полудня торт начал опускаться вниз.
— Он заходит, как солнце, — сказал кто-то.
— Нет, он устал, — возразили другие. — Торты тоже могут устать.
Торт опустился на траву у ивы на берегу реки. Он стал совершенно красным, и по траве потекли красные сливки и красный мёд. Звери помчались туда и съели всё до крошки. Они лакомились от души, и казалось, сами вот-вот засияют от удовольствия. Только в темноте, поздним вечером, они отправились по домам.
— Это самый прекрасный день, ёжик, — сказал сверчок.
— Где? — спросил ёжик.
— Где… — задумался сверчок. Он остановился, немного подумал и сказал: — В мире!
— Ага, — сказал ёжик, и они молча пошли дальше.
Звёзд на небе было даже не пересчитать, верхушки деревьев шелестели, а высоко на макушке бука белка забралась в постель и подумала, не испечь ли ей завтра снова такой же торт или немного подождать. Она закрыла глаза и заснула.
Приключения В. Швыршвырма
Mun avonturen door V. Swchwrm
Издательство: , 2008 г.
Твердый переплет, 144 стр.
ISBN 978-5-8159-0835-2
Тираж: 1000 экз.
Формат: 70х100/32
»
Забавная и добрая книжка для детей и взрослых. Потому что неизвестно, чей мир на самом деле настоящий, проблемы — серьезней, а поступки — значительней.
В этой книге собраны мои приключения. Некоторые из них были на самом деле, остальные я выдумал. Потому что считаю, что выдуманные приключения ничуть ни хуже тех, что произошли на самом деле.
Я написал эту книгу под псевдонимом В.Швыршвырм. Потому что не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, кто же я на самом деле. Поэтому я так же сделал неузнаваемыми всех персонажей этой книги (кроме королевы).
Это моя первая книга.
Надеюсь, что она произведет на всех неизгладимое впечатление. Иначе зачем бы я ее писал?
В. Швыршвырм.
МОЙ ПАПА МОЖЕТ СТАТЬ НЕВИДИМЫМ.
Потому что часто он бывает рядом со мной, хотя я его и не вижу.
Когда он невидимый, он ничего не говорит: так положено.
Когда он снова становится видимым, я спрашиваю его, что надо сделать, чтобы стать невидимым.
— Ну-у… — говорит он тогда. — Я тебе объясню.
И чешет в затылке.
— Это проще простого, — говорит он. И хмурит брови.
— Вот смотри, — говорит он.
Но в этот момент всегда что-то случается: гости, обед, телефонный звонок. Он никогда мне не объясняет до конца.
Я думаю, что мой папа может становиться невидимым только потому, что он может всё на свете. Значит, и быть невидимым тоже.
Когда он бывает невидимым, он становится и неслышимым. Иногда мне бывает от этого очень плохо. Тогда я брожу по комнатам, чтобы где-нибудь на него наткнуться, забираюсь на стол, на подоконник. Никого. Или его нельзя даже почувствовать? А может, он просто ходит за мной по пятам?
Я хожу зигзагами, вдруг останавливаюсь, делаю шаг назад, подпрыгиваю. Никого.
Но иногда, когда он бывает невидимым, я все-таки могу его слышать. Я лежу в постели, очень тихо, в темноте.
— Мой папа здесь, — тихонько говорю я сам себе.
И тут я слышу, как шуршит его длинный черный плащ. Тогда мне становится холодно. Но я знаю, что со мной ничего не случится.
Тоон Теллеген. «Мой папа»
МОЙ ПАПА РАССЕРДИЛСЯ.
У него из глаз полетели искры, отчего стол и стулья сразу загорелись.
Моя мама бегала туда-сюда с ведрами воды, чтобы успевать тушить пожар.
А потом он перестал сердиться. Но от стульев уже ничего не осталось. Дверцы на шкафах перекосились, а картины были все в саже.
Мой папа заплакал.
— Вот-вот, — сказала моя мама. — Крокодиловы слезы.
Слезы были огромные.
Он сидел на подоконнике, а слезы, которые катились у него по щекам, становились всё больше. Там даже была слеза, в которую можно было окунуть голову, слеза, в которой можно было плавать на лодке с веслами, на лодке с большим парусом, и даже слеза, в которую, как большой красный шар, село солнце.
Сейчас я, конечно, преувеличиваю.
Но мой папа на самом деле может очень сильно расстроиться. И из глаз у него могут лететь искры. А иногда он сам загорается, и тогда моя мама выливает на него ведро воды, а он от этого шипит, и во все стороны идет пар.
А еще он может очень сильно расстроиться и загрустить.
Тогда мы потихоньку выходим из комнаты.
— Ч-ш-ш-ш, — говорит шопотом моя мама. — Он грустит.
И тогда весь дом сразу становится грустным. Кажется даже, будто стулья завяли. Я хочу сказать: ведь предметы тоже могут быть грустными. И вилки, и ножики. А если открыть кран, из него польется грустная вода.
Но вот когда мой папа веселый, то даже картины на стенах трясутся от смеха так сильно, что иногда падают на пол.
А у стола от хохота подкашиваются ножки.
Ну ладно. Я ведь только хотел сказать, что мой папа может всё на свете. Быть сердитым, грустным и веселым. Или обыкновенным. Но это очень редко.
Тоон Теллеген. «Мой папа»
Долгие годы, прожитые вместе, они были бурно и страстно счастливы.
Никогда ни тени вражды или ненависти не промелькнуло между ними.
Но вот однажды вечером одна из них сказала:
— Не знаю даже, как и начать.
— Да не надо, — сказала вторая старушка. — Я и так знаю.
— Но я… — сказала первая старушка.
— Да-да, — перебила вторая старушка.
И они поведали друг другу, что вот так, внезапно, вдруг разлюбили друг друга.
Но, в сущности, добавили они, это произошло уже давно.
А если вдуматься, продолжали они, покачав головами, то так оно всегда и было.
Лучше уж было им никогда друг с другом не встречаться, или, вернее, хорошенько подумать наперёд.
Сорок лет назад им бы следовало быть рассудительнее. Сами виноваты, бормотали они.
Они стучали себя пальцем по лбу.
Дурёхи, думали они. Безмозглые, бестолковые дурищи.
Они потеряли сон, махнули на себя рукой, окончательно запутались и умерли.
Две маленькие старенькие старушки.
Тоон Теллеген. «Две старые старушки»
ОДНАЖДЫ ВСЯ ЗЛОСТЬ ИСЧЕЗЛА.
Было лето.
Бегемот столкнулся с ежиком, но никто из них не разозлился. Черепаха сказала улитке, что у нее очень торопливый вид, но улитка не рассердилась. Муравей съел торт медведя, но медведь не стал злиться.
Слон не разозлился на себя, когда не смотрел на тропинку, врезался в дуб и свалился на землю. А лягушонок не разозлился на цаплю, когда она опять его съела.
Странный был день.
Звери, которым было больно, когда они во что-то врезались, не злились. Другие звери, которые жалели себя, не отвешивали себе оплеух и не говорили сами себе: «Ну-ка прекрати!»
Днем все звери собрались вместе на поляне в лесу.
Сверчок спрашивал слона, как ему чувствовать себя, если слон во время танца опять будет наступать ему на ноги: «Благодарным? Восторженным?»
Слон неуверенно посмотрел на него и пожал плечами.
— Я не знаю, — сказал он. — Может, счастливым? Или смущенным?
Никто не знал, как надо себя чувствовать, когда такое случается.
— Я грустный, — сказал паук, который висел чуть в сторонке между ветками розового куста.
— Это можно, — сказал бегемот. — Так можно себя чувствовать. Грусти, сколько хочешь.
Темные облака закрыли солнце.
— А давайте скрежетать зубами и топать ногами, — предложил буйвол.
— Или плеваться желчью, — добавила ласка. Звери попытались скрежетать, топать и плеваться, но не смогли вспомнить, как это делается.
С мрачными лицами они сидели рядом.
— Я опасаюсь самого страшного, — прошептал муравей на ухо белке.
Белка кивнула. Она не знала, о чем говорит муравей, но была уверена, что он прав.
Под вечер похолодало, и звери стали прижиматься друг к другу.
Сверчок закидывал ногу на ногу и нечаянно ударил по коленке носорога.
— Ай! — завопил носорог. — Нельзя ли повнимательней!
Это были злые слова.
Все испугались и посмотрели на носорога. Какое-то время звери молчали. А потом всем стало весело. Ведь злость вернулась!
Слон сам себе надавал по ушам.
— Ай! — крикнул он. — Это я себе задолжал! А жук кричал: «Ну-ка подожди…» — ни к кому конкретно не обращаясь.
Все звери отправились по домам и собирались в эту ночь ужасно на что-нибудь рассердиться.
— Ты все еще опасаешься самого страшного? — спросила белка муравья, когда они в сумерках шли по лесу.
— Нет, — сказал муравей. — Я опасаюсь еще кое-чего. — Он нахмурил брови и искоса посмотрел на белку. — Но теперь не самого страшного.
Белка кивнула, попыталась придумать, на что бы ей рассердиться, и ни о чем больше не спрашивала.
Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»