КОГДА МУРАВЕЙ ПРОСНУЛСЯ, ОН УСЛЫШАЛ, что за окошком идет дождь. Голова у него болела, и муравей призадумался, стоит ли вставать с постели.

— Мне не хочется! — воскликнул он.

И тут он вдруг увидел у себя в комнате какую-то огромную круглую штуковину с двумя кривыми шипами.

«Ага, — подумал муравей язвительно, — вижу, вижу. Это злость. И она, конечно, не собирается отсюда убираться».

— Пошла прочь! — крикнул муравей, прекрасно зная, что это не поможет. Злость перекатывалась из стороны в сторону и время от времени высовывала шип, чтобы стукнуть муравья по голове или уколоть в шею.

— Ай, — кричал муравей. — Перестань!

Он схватился за голову. Боль становилась все сильнее.

Он попробовал спрятаться под одеялом, но злость ухватилась за одеяло и стащила его на пол. Потом она вцепилась в муравья и вытащила его из постели.

Муравей был разъярен, а злость росла и приговаривала: «Гыргыргрэм».

«Так-так, — подумал муравей. — Она и говорить может…»

Он схватил стул и поднял его над головой, чтобы ударить злость. Но злость вцепилась в стул, раскрошила его на мелкие кусочки и побросала их на пол. Тогда муравей нагнулся и кинулся прямо на нее. Но злость была твердой, как будто из камня, и муравей повалился на пол. Голова у него заболела просто ужасно. «Невыносимо, — подумал он. — У меня невыносимо болит голова».

— Бырбырбыргырм, — сказала злость, склонившись над муравьем и размахивая своим тяжелым черным шипом.

В этот момент в дверь постучали.

— Муравей, — позвал чей-то голос. — Муравей.

— Меня нет! — прорычал муравей, потому что подумал, что это злость притворяется и говорит белкиным голосом.

— Это я, белка.

Дверь открылась, и белка вошла в комнату.

— Пойдешь со мной? — спросила она. — Отправимся в какое-нибудь путешествие. Или просто поваляемся в траве у речки.

За спиной у белки между двух облаков пробивалось солнце.

Злость сжалась, отошла на шаг назад, сжимаясь все больше, и за спиной у белки незаметно выскользнула наружу.

— Что? — спросил муравей.

— Пойдем со мной, — снова предложила белка и тут увидела на полу остатки стула. — У тебя были гости? — спросила она.

— Гости… — сказал муравей и осторожно потрогал голову. — Нет, я бы не сказал.

Следом за злостью его боль выскользнула из головы и за спиной у белки пробиралась к двери. Выглядела она бледной и угрюмой. В дверях она еще раз вопросительно взглянула на муравья, но тот почти незаметно покачал головой.

— Так ты пойдешь? — спросила белка.

— Конечно, — сказал муравей.

Они решили пойти к реке и с закрытыми глазами слушать, как шумят волны.

Чуть позже они шли по лесу. От травы поднимался туман. Светило солнце, а небо было огромным и синим.

 

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

МОЙ ПАПА УМЕЕТ ОЧЕНЬ ХОРОШО ТАНЦЕВАТЬ.

Моя мама считает, что его танцы никуда не годятся, а мне они нравятся.

Иногда по вечерам он танцует на улице, под фонарным столбом, совсем один, когда я уже сплю.

Он танцует и стучит мне в окошко.

— Оливер! Оливер!

Тогда я вылезаю из постели и смотрю на него.

Он танцует и задевает дорожные знаки и чужие веранды. Иногда он ставит себе на плечи бегонии и герани с балконов или сажает туда кошек. Танцует он с фонарным столбом. Если присмотреться как следует, то можно увидеть, что столб тоже танцует.

 

Если б мир покрылся льдом,

Где б тогда стоял мой дом…

 

Так он поет и кричит:

— Оливер!

А потом вытаскивает меня из окна и танцует со мной.

Моя мама слышит это и выходит на крыльцо.

— Перестаньте, — говорит она. — Перестаньте.

Тогда папа сажает меня назад, и я снова ложусь спать.

Но я все равно слышу, как он поет на улице. И еще мне кажется, я слышу, как гремит фонарный столб. И уж совершенно точно я слышу, как мяукают кошки.

 

Тоон Теллеген. «Мой папа»

БЫЛА ПОЛНОЧЬ. Белка пыталась думать о чем-нибудь усыпительном. Но все, о чем она думала, было необыкновенным и таким удивительным, что глаза ее раскрывались даже шире обычного, хотя она ничего не видела в темноте.

Внезапно в ее дверь постучали.

— Кто там? — спросила она. В дверь вошел Муравей, но Белка его не разглядела.

— Слон, — сказал Муравей.

— А, это ты, — сказала Белка. — Ты чего это?

Муравей помолчал.

— Да на лампе покачаться, — сказал он наконец.

— Ну, покачайся, — сказала Белка.

Муравей в темноте забрался на стол и принялся раскачиваться на лампе.

— Здорово тебе? — спросила Белка.

— Да, — сказал Муравей. Но на самом деле здорово ему не было. Он не находил никакого удовольствия в этом занятии.

Муравей снова запрыгнул на стол и затрубил, как Слон.

— Слышу, слышу, — сказала Белка. — Молодец.

Муравей слез со стола и уселся на стул. Некоторое время было тихо.

Белка глядела в темноту прямо перед собой, не зная, что сказать.

— Знаешь, — проговорил, наконец, Муравей.

— Что? — спросила Белка.

— Я ведь не Слон, — сказал Муравей. — Я — Муравей.

— Ах вот как, — сказала Белка.

— Или тебе это все равно? — спросил Муравей.

— Ну… знаешь… — сказала Белка. — Нет, не все равно.

— А какая разница?

Белка глубоко задумалась, но внезапно поняла, что разницы не видит. В то же время она отлично понимала, что разница есть. Она крепко зажмурилась, крепко задумалась и наконец созналась:

— Не знаю.

Повисло долгое молчание.

— Это что же, я хоть кем могу быть? — спросил тогда Муравей.

— Хоть кем? — переспросила Белка. — Это как же так?

— Вот именно, — мрачно сказал Муравей, уставясь себе под ноги. — Как это так?

— А мне почем знать, — сказала Белка.

— Нипочем, — согласился Муравей.

Разговор для полуночи был довольно странный. Белка встала и подошла к шкафу, и немного погодя они ели мед и сладкое желе.

— А мне вот не спалось, — призналась Белка.

— Не спалось, — ответил Муравей. Вид у него был серьезный, и казалось, он о чем-то напряженно размышляет.

— Ну ладненько, — сказал он вдруг. — Пошел я, однако.

Он распахнул дверь. Белка снова забралась в постель.

— Не свались, — успела она пробормотать на прощание, уже с закрытыми глазами.

— Уж как нибудь, — сказал Муравей и почти, почти с грохотом свалился с верхушки бука. Но вовремя вспомнил, что никогда не падает.

 

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

Письма только для своих

Brieven aan niemand anders

 

Издательство: Захаров, 2006 г.

Твердый переплет, 128 стр.

ISBN 5-8159-0615-8

Тираж: 2000 экз.

Формат: 70х100/32

 

» Заказать

НА БЕРЕГУ МОРЯ ЖИЛ КРАБ.

Он жил у кромки прибоя, в маленьком домишке, крыша которого поросла водорослями.

Он редко путешествовал, а дни рождения справлял еще реже. И никогда не получал писем. Сам себе он казался неприкаянным и частенько повторял самому себе: «Неприкаянный я какой…»

Так он и жил, на морском берегу, незаметный и неприглядный.

Однажды утром он глянул на свое отражение в озерце стоячей воды за скалой и покачал головой.

— Неприкаянные клешни, — произнес он, — неприкаянная спина. Неприкаянные глаза. Кстати, я их даже не вижу. Я, собственно, и сам не знаю, на что смотрю, — подумал он.

Он поднял голову и задумался обо всех неприкаянных или вовсе не существующих вещах на свете. А потом — о бесчисленных письмах, которых он никогда не получал.

Он уполз назад к морю и зарылся в полосе прибоя.

Он очень опасался того, что в один прекрасный день явится Кто-Нибудь, вздернет его за клешню, подумает секундочку-другую да и вышвырнет вон. Одним широким жестом.

«Вот так», — скажет он и довольно потрет руки.

От таких мыслей Краба пробирала дрожь.

Он предпочитал спать. Когда он спал, ему не нужно было копаться в себе.

Однажды под утро кто-то постучал ему в спину. Краб встрепенулся.

— Кто там? — спросил он. «Вот оно, началось», — промелькнула у него мысль.

— Это я, — сказал голос, — Белка. — Прогуляться не хочешь?

«Белка? — подумал Краб. — Прогуляться?» — Но он вздохнул с облегчением, поскольку голос Белки звучал весьма дружелюбно.

— Да у меня походка такая… странная, — сказал он. В сущности, он хотел сказать, что она у него была неприкаянная, но не сказал.

— У меня тоже, — сказала Белка.

— И у тебя тоже? — переспросил Краб. — Какая же такая у тебя походка?

— Ну… — сказала Белка. — Не знаю я. Но просто ужасно странная.

Немного погодя они в молчании брели по пляжу. Потом Краб тихонько сказал: «Правда ведь, у меня ну очень странная походка?»

— Да, — согласилась Белка. — Но симпатичная.

— Ой, правда?

— Правда.

Они помолчали.

— У меня походка еще страннее, — сказал Краб.

Белка посмотрела на море и сказала:

— Оба мы хороши.

Краб покосился на Белку и нашел, что у нее-то походка была хоть куда.

И они опять замолчали.

Потом Краб сказал:

— Белка…

— Да, — сказала Белка.

— Ты меня что, потом выкинуть собираешься?

— Тебя?

— Да.

— Это еще почему?

— Да потому, что я неприкаянный.

Белка застыла на месте, посмотрела на Краба и сказала:

— Вот еще.

И они пошли дальше, собирая сладкую морскую пену, лежавшую на скалах, и время от времени присаживаясь отдохнуть.

Поздно вечером, когда солнце уже опустилось за море, они вернулись к домику Краба.

— Пока, Краб, — сказала Белка.

— Пока, Белка, — сказал Краб, и сделалось ему так хорошо, что он чуть было не запел и не пустился в пляс на одной клешне. Но он не запел, поскольку опасался, что Кто-Нибудь, кто прохаживался неподалеку, услышит и вышвырнет вон с криком: «Это кто это тут распелся? Ты? А ну прочь!»

Он вздохнул, забрался в свой домик и подумал: «Посмотрел бы ты на себя сейчас, Краб…»

Но было уже слишком темно, чтобы идти к скале и глядеться в стоячую воду.

 

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

«ОЙ, — ПОДУМАЛ БОГОМОЛ, — ПЫЛИНКА». Он был одет в свой лучший сюртук и довольно осматривал себя в зеркале.

Он сдул пылинку с плеча. И тут заметил на сюртуке складку, примерно на уровне левой коленки, то есть там, где ее вовсе не должно быть.

Он согнул коленку и расправил складку.

И тут услышал, как что-то треснуло. Когда он нагнулся расправить складку, у него что-то порвалось на спине.

— Все пропало, — вздохнул он.

В этот вечер он должен был пойти на праздник к гепарду на самый край степи.

Он снял зеленый сюртук и осмотрел дыру.

— Это же мой единственный приличный сюртук! — воскликнул он.

В шкафу у него висели десятки сюртуков, но этот длинный зеленый он любил больше всего.

Он сел за стол зашить дырку, но тут же уколол палец, вскрикнул: «Ой!», подскочил, ударился головой о потолочную балку, и у него моментально выступила шишка. Прямо посреди лба.

— Шишка! — перепугался он. — Что теперь с ней делать?

Он посмотрел на себя в зеркало, а потом надел старую лиловую шляпку, которую обычно надевал только зимой под одеялом, чтобы согреть голову. Он натянул ее низко на глаза, чтобы спрятать шишку. Но теперь он ничего не видел и поэтому споткнулся о стул, помял крылья, сломал один усик, разбил нос и заработал еще пару шишек и ссадин.

Он растерянно присел на кровать и представил себе, как оцелот спрашивает у гепарда:

— Разве богомол не придет?

— Ах, да ему наверняка нечего надеть, — отвечает гепард, прищурив глаза.

— Ах, ну да, конечно… — говорит оцелот. Богомол подпрыгнул и стал ярко-красным от злости. Без сюртука, в одной лишь старой лиловой шляпке, весь помятый, в шишках и ссадинах, он вылетел из дверей и помчался к дому гепарда.

Там он рывком распахнул дверь, остановился на пороге и сказал:

— Вот и я!

Роскошно одетые звери, которые вели светские беседы и обходили друг друга, учтиво кивая, все посмотрели на него и округлили глаза. Они увидели какого-то помятого зверя и не могли понять, кто это такой.

— Это богомол, — шепотом сказал один из них, с трудом скрывая отвращение.

— О да? Вы это серьезно? — прошептал другой.

— Я уверен.

Некоторые звери отступили назад, а гепард был уже почти готов указать на дверь этому грязному проходимцу.

Но богомол остановился в дверях, разгладил помятые крылышки, сдул с десяток пылинок с плеч и посмотрел на всех так гордо, что звери вдруг подумали, а может, он выглядит гораздо роскошнее, чем они. Некоторые начали снимать пиджаки, кто-то бился головой о потолочную балку, они всеми лапами раскрывали перед ним объятия и жалели, что на них не было шляпок, маленьких лиловых шляпок.

 

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

— ЕСЛИ НЕ МОЖЕШЬ СПАТЬ, надо изо всех сил думать всякие мудреные мысли, и тогда заснешь, — сказал как-то Муравей Белке.

Иногда Белка принималась думать о разных невиданных тортах, например о тортах из чистейшего сладкого воздуха или всего лишь из запаха меда. Или же она размышляла о далях или о полночи, ей хотелось увидеть самую полночь, или середину горизонта. Где это могло бы быть? И как до туда добраться?

Как-то вечером она задумалась о том, как бы это было, если бы ее не было. Она оглядела свою темную комнату и разобрала очертания стола и стула. «Они-то уж точно были бы», — подумала она. — И буфет, и горшок с буковым медом на верхней полке. И кровать. Но на этой кровати никто бы не лежал. Все бы там было, кроме меня«.

Это была достаточно мудреная мысль. «Такая мысль означает Муравья», — подумала Белка. Она представила себе, что вот наступает утро, а ее все еще нет. Вот Муравей взбирается на бук и входит в дверь. Но он не удивляется, что никого нет — с чего бы это? Если тебя нет, тебя и не было никогда, думала Белка, а то это сделалось бы еще мудренее и она, возможно, совсем не смогла бы больше думать. А вот и Слон заходит на огонек.

— Что, в гости зашел? — спрашивает Муравей.

— Ну, не то чтобы в гости, — говорит Слон. — Это я так… малость на лампе покачаться.

— Ах вон что, — говорит Муравей.

Слон залезает на стол, цепляется за лампу и принимается молча раскачиваться на ней. Едва не сорвавшись, он вскоре вновь опускается на стол.

Муравей достает из буфета горшочек букового меду и накладывает две порции.

Они садятся к столу и молча опустошают свои тарелки.

А потом они еще долго сидят друг напротив друга. Похоже, они погружены в молчаливые раздумья.

— Ты ни по кому не соскучился? — спрашивает Слон.

— Нет, — отвечает Муравей. — Я никогда ни по кому не скучаю.

— И я нет, — говорит Слон. Некоторое время они глядят друг на друга, приподняв брови и покачивая головами.

Белка все еще не могла уснуть.

Немного погодя Слон выходит за порог, и Белка слышит, как он спрашивает:

— Спляшем?

— Где? — говорит Муравей.

— Вот тут, у дверей, — говорит Слон. — Здесь же все равно никто не живет.

— Ну что ж, — говорит Муравей.

Они пляшут, и Белка видит, с какими серьезными лицами делают они каждый шаг, и как Слон летит вниз и кричит снизу, что это ерунда.

И все-таки она никак не могла уснуть. Она видела Муравья, стоявшего в дверях: он хочет уйти, но не решается и все озирается через плечо на пустую комнату.

Белка видела странное выражение на его лице, в некотором роде печальное удивление, какого она в в жизни еще никогда у Муравья не видала.

И Белка уснула, еще до того, как за воображаемым Муравьем закрылась воображаемая дверь.

 

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

БЫЛ ТЕПЛЫЙ ВЕЧЕР В НАЧАЛЕ ЛЕТА. НА ВЕРХУШКЕ ТОПОЛЯ ПЕЛ ДРОЗД.

Белка сидела в траве у подножия бука. Она клевала носом, и глаза у нее слипались.

— Привет, белка, — услышала она вдруг. Она подняла голову. Это был слон.

— Привет, слон, — сказала белка.

Слон остановился возле нее и, казалось, собирался что-то сказать. Он пару раз почесал в затылке и перекинул хобот с одного плеча на другое.

— Белка, — решился он наконец.

— Да, — ответила белка.

— Хочешь со мной потанцевать?

— Давай, — согласилась белка.

— Но… э… если я наступлю тебе на ногу, ты не рассердишься?

— Нет, — сказала белка. — Но не надо наступать мне на ноги.

— А если я все-таки наступлю?

— Я не рассержусь.

— А если я вдруг почувствую себя ужасно счастливым и начну тебя кружить, и не смогу тебя удержать, и ты со страшной силой врежешься в бук, и будешь лежать без чувств. Тогда ты тоже не рассердишься?

Белка задумалась и представила себя лежащей на спине в траве под буком с растущей на лбу огромной шишкой.

— Нет, — медленно сказала она, — тогда я тоже не рассержусь.

— А если я подниму тебя и опять поведу танцевать?

— Тогда тоже нет.

Слон глубоко вздохнул, очень серьезно взглянул на белку, а потом положил переднюю ногу ей на талию.

Светила луна, пел дрозд. Слон и белка танцевали.

Через два шага слон наступил белке на ногу.

— Ай, — вскрикнула белка. Но не рассердилась.

После того, как он еще десять раз наступил белке на ноги и она ни разу не рассердилась, слон потихоньку начал чувствовать себя счастливым.

Запел соловей, а на нижней ветке бука то и дело вспыхивал огонек светлячка.

В танце слон начал кружить белку все сильнее и сильнее. «Мне кажется, — подумала белка, — я знаю, что сейчас случится».

— Хоп! — крикнул слон. Но было уже поздно. Белка с огромной скоростью пролетела по воздуху и изо всей силы врезалась в бук.

А спустя какое-то время они опять танцевали. Слон танцевал, а белка с трудом попадала в такт. Слон старался больше не кружиться и как можно меньше наступать белке на ноги.

— Как прекрасно мы танцуем, — шептал он в помятое белкино ухо.

— Да, — простонала белка.

— Я бы хотел танцевать так всегда, — сказал слон.

— Да, — пробормотала белка, а светлячок поглядывал на них и продолжал по-приятельски вспыхивать. «Я и правда так считаю», — подумала белка.

 

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

НА ДАЛЬНЕМ КРАЮ ПУСТЫНИ ЖИЛ ЛЕМУР.

Жил он там в глуши, один как перст. К нему никто никогда еще не приходил в гости. «Ну и что ж в этом такого, — говорил он себе каждый вечер, — в этом вовсе ничего такого нет».

День и ночь он просиживал в ожидании какого-нибудь прохожего. Он не решался сомкнуть глаз, — а вдруг проспит, и прохожий уйдет восвояси не солоно хлебавши?

Временами он так уставал, что все-таки не выдерживал, и сон одолевал его. Тогда он вздрагивал спросонок, вскакивал, озирался по сторонам и кричал что есть сил: «Никто не проходил? Ау! Я не сплю!»

Но прохожих никогда не было, и он вновь с облегчением усаживался на место.

Как-то раз он опять уснул. Это было в разгаре лета, и громадное палящее солнце стояло в зените.

Когда через некоторое время Лемур проснулся, рядом с ним лежало письмо:

 

Дорогой Лемур,

Я тут проходила мимо, но ты спал.

Приветик.

Белка.

 

Лемур подпрыгнул, хорошенько огляделся и завопил:

— Белка! Белка! — но Белки уже и след простыл.

И тогда Лемур принялся рвать на себе волосы, топать ногами и голосить, и голосил, пока не охрип.

— Теперь уж дудки я вам усну, — ревел он. — Ни за какие коврижки!

Он выбросил прочь свой стул и уселся прямо на острые камни. Он решил, что станет питаться только вялой крапивой, от которой у него так сводило живот, что он глаз не мог сомкнуть. И день и ночь напролет он твердил себе: «У меня сна — ни в одном глазу, слышишь, Лемур, ни в одном глазочке».

И все же как-то раз сон и усталость опять одолели его. В животе у него бушевал огонь, острые обломки камней впивались в спину, и он бормотал сквозь сон: «Не сплю, не сплю, ни вполглазика». Но он спал, и храпел при этом на всю пустыню.

Заснул он, вообще говоря, всего на пару секунд, но тут же вскочил и с воплем: «Лежебока!» закатил себе огромную оплеуху.

И тогда он заметил еще одно письмецо.

 

Эх Лемур, Лемур,

Опять ты спал. Ну и силен ты храпака задавать!

Не знаю даже, стоит ли к тебе заходить-то.

Белка.

 

Лемур побелел как полотно и потерял дар речи. Будто какая-то толстенная ручища схватила его за горло, вздернула в воздух и держала так, пока он беззвучно дрыгал ногами.

И тогда он совершил свой самый великолепный в жизни прыжок. Далеко вдали сумел он разглядеть кончик белкиного хвоста, только что скрывшийся за скалой.

— Белка! — завопил он что было сил. — Белка!

Белка чудом услыхала его. Оглянувшись, она заметила Лемура.

— Да не сплю я! — надсаживался Лемур. — Ничего я не сплю!

Немного погодя они сидели друг напротив друга. Белка примостилась на старом лемуровом стуле, а Лемур достал горшочек с чем-то вкусненьким, который хранился у него с незапамятных времен.

— Ты — мой первый гость, Белка, — сказал он.

— А я-то и впрямь думала, что ты спал, — сказала Белка.

Под разговоры обо всем на свете они опустошили горшочек.

— Моя первая беседа, — тихонько сказал Лемур. — Я теперь знаешь чего?

— Нет, — сказала Белка.

— Я теперь счастливый, — сказал Лемур. — Ох какой же я счастливый теперь.

— Ну что ж, — сказала Белка, когда солнце утонуло в пустыне и небо заалело. — Пора мне. Счастливо тебе, Лемур.

— Пока, Белка, — сказал Лемур.

Привстав на цыпочки, Лемур провожал взглядом уходящую Белку. Вот она скрылась за скалой…

И тогда он устроился поуютнее и заснул крепким сном.

 

Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

Я ЛЕЖАЛ В КРОВАТИ.

Под мою кровать забрался разбойник.

В темноте он вылез из-под кровати и наклонился надо мной.

И стал говорить ужасные вещи.

— Ты хулиган, — сказал он.

— Почему? — спросил я.

— Хочешь, чтобы я тебе объяснил?

— Да, — сказал я.

— Нет! — завопил он. — С какой стати я буду тебе объяснять!

И стал махать кулаком у меня перед носом.

— Я буду тебя душить, — сказал он.

— Душить? — спросил я. — А как это?

— Ты не знаешь как надо душить? — удивился он.

— Нет.

— Правда, не знаешь?

— Нет.

Он схватил меня руками за шею и стал сжимать её.

— Вот так, — сказал он.

— Помогите! — только и успел крикнуть я совсем тихо.

Но и этого было достаточно: мой папа ворвался в комнату.

Он схватил разбойника за шкирку и поднял одной рукой!

— Так-так, разбойник! — строго сказал он.

Другой рукой он распахнул окно, отодвинул в сторону занавеску и вышвырнул разбойника вон.

Я выскочил из постели и стоял рядом с папой.

— Ты видел, как я его вышвырнул? — спросил мой папа.

— Ага.

— Он пролетел прямо над землей. Вот так нужно вышвыривать разбойников. Никогда не кидать их вверх. Запомнил?

— Ага.

— А если придется вышвыривать разбойника в реку, то кидать нужно по-другому, чтобы он прыгал по воде как камешек. Надо взять его за ноги и сначала хорошенько раскрутить. Тогда он полетит правильно.

И он рассказал мне, как однажды вышвыривал разбойника в озеро: тот подпрыгнул на воде целых десять раз и долетел аж до середины озера.

— Помогите! — кричал разбойник. — Что же мне теперь делать?

— Плыть, — крикнул ему мой папа.

— Куда?

— На другой берег.

Того разбойника папа больше не видел.

— Вышвыривать разбойников надо учиться, — сказал он.

А потом прибил под моей кроватью доску, чтобы там не было места для разбойников.

— Для возможных разбойников, — добавил мой папа.

 

Тоон Теллеген. «Мой папа»