ЖАБА-ЧЕСНОЧНИЦА ПОСТУЧАЛАСЬ К ЕЖИКУ.

— Кто там? — спросил ежик.

— Жаба-чесночница.

— Заходи, — пригласил ежик. Жаба-чесночница зашла в дом, подошла к ежику и одним махом выдернула все иголки у него из спины.

— Ай! — закричал ежик. — Ай!

Жаба отступила на шаг назад и спросила:

— Как называется то, что ты сейчас чувствуешь, ежик?

— Злость, — плакал ежик. — Я ужасно зол. Жаба внимательно посмотрела на него и покачала головой:

— Нет, — сказала она. — Ты не злой.

— Я злой, — сквозь слезы сказал ежик.

— Не по-настоящему, — констатировала жаба. Она повернулась и вышла из комнаты.

— Жаль, — добавила она, уходя.

Чуть позже она постучала в дверь к улитке.

— Войдите, — сказала улитка, которая в тот момент размышляла об остановках и опозданиях.

Жаба зашла в комнату и вывернула улиткины рожки в другую сторону.

— Ай, — простонала улитка с мукой в голосе.

— Нет, — решила жаба. — Это тоже не настоящая злость. Обидно, улитка.

И не успела улитка во второй раз сказать «Ай!», как жаба уже ушла.

Она отправилась к слону и завязала его хобот тугим-тугим узлом. Потом она заклеила рот лягушонку, забросила карпа на вербу и в лоскуты изорвала плащ кузнечика.

Все звери кричали «Ай!» и злились, а лягушонок даже шипел от ярости. Но каждый раз жаба говорила: «Нет, это не злость», — или: «Ну, если это называется злостью…» — или: «Настоящая злость совсем не такая».

Под вечер она остановилась на поляне посреди леса, топнула пару раз ногой, налилась красной краской, взмахнула руками и крикнула:

— Что, неужели никто не сердится? Отовсюду раздавались сердитые крики и жалостные стоны.

— Ну, нет так нет, — сказала жаба. — Значит, никто.

Она почесала в затылке, пожала плечами и, пробираясь между деревьями, пошла прочь из леса.

В тот вечер все пострадавшие от жабы звери собрались вместе. Сверчок вставлял в спину ежику одну за одной его иголки, а черепаха осторожно разворачивала на место улиткины рожки. Белка развязывала узел на хоботе у слона, а дрозд отнес карпа обратно в реку, пока цапля клювом разжимала рот лягушонку. Лягушонок зло квакнул:

— Я что, не рассердился?

— Нет, — сказала цапля. — По крайней мере, не слишком.

— Что? — квакнул лягушонок, но это был скорее визг, чем квакание. Он замолчал и обиженно уставился в землю.

— Может, мы действительно не умеем по-настоящему сердиться? — сказала белка, которую жаба подняла за уши, вытащила из домика и посадила на ветку перед дверью.

Звери смотрели друг на друга и морщили лбы. Никто из них не знал, что же это такое — по-настоящему рассердиться. Может, это что-то другое, совсем не похожее на обычную злость? Может, это больше похоже на радость? «Очень может быть», — подумали они.

— Или на что-нибудь тяжелое, — сказала черепаха. — Может, на это оно похоже. На что-то ужасно тяжелое, чего мы не можем поднять.

Звери задрожали.

Было темно и холодно, и все молча поплелись по домам.

 

Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»